Вернее, собиралась выйти, но застыла на пороге, уставившись на меланхоличную лошадь цвета майского неба, неторопливо шествующую к лестнице с большим медным ключом в зубах. Соломенная шляпа, украшенная бумажными яблоками и тряпичным виноградом, съехала на одно ухо, откуда должна была бы по идее свалиться на пол, но каким-то чудом удерживалась на этом последнем рубеже.
Лина сочувственно смотрела из-за стойки.
— Плюньте, — наконец сказала она. — Подумаешь — лошадь. Еще и не такое бывает. Идемте-ка в столовую. У нас там кофе остывает.
Уже, собственно, остыл. Допила холодные остатки залпом, одним глотком, в надежде, что горечь приведет в чувство и тогда, конечно, сразу выяснится, что задремала прямо за завтраком и даже успела увидеть сон. Короткий, зато дурацкий. Со всяким может случиться.
Но себя не обманешь. Никогда этого не умела. Жаль.
Сказала:
— Ерунда какая-то получается. Я же как раз говорила про синюю лошадь. И тут она вдруг откуда-то взялась. Причем именно в шляпе! И как это? И что теперь?
Рыжая молча развела руками.
— Она будет жить у вас в гостинице? Лошадь? В человеческом номере? Синяя?!
— Не думаю, — беззаботно откликнулась Лина. — Вы же сказали: «Хочу, чтобы вошла синяя лошадь в шляпе, украшенной искусственными фруктами, взяла ключ и отправилась по лестнице в номер». И все. О постоянном проживании речи не было.
«Я сказала? А, ну да, правда. Я. И что?.. Нет, погодите. Получается, эта дурацкая лошадь из моих слов материализовалась? Только потому, что я сказала, будто так хочу? Какой абсурд. Какой абсурд!»
Вслух не произнесла ни слова. Сидела, уставившись в пустую чашку. Наконец спросила:
— «Все желания гостей» — то есть вот до такой степени все? Не только чай, кофе, свежая пресса и дополнительное одеяло в номер?
— Обычно примерно этим и ограничивается, — заметила рыжая. — На самом деле люди не так уж много говорят вслух о своих желаниях. Особенно при чужих. Ну вот разве что действительно одеяло попросят или еще чего-нибудь в таком роде. Впрочем, бывают исключения. Взять хотя бы нашего португальца. Сказал, что хочет как следует выспаться, и теперь спит как убитый. А я не бужу, видно же, что человеку очень надо. Лишь бы обратный самолет не проспал, но за этим я слежу, четыре дня у него еще есть. Или вот в прошлом году один русский приезжал, пожилой человек, музыкант. Очень славный. Все время рассказывал мне о жене, которая уже долго болеет, фотографии показывал — смотрите, какая красавица. И однажды у него вырвалось: «Я так хочу, чтобы Люся поправилась!» Слава богу, не промолчал. Знали бы вы, как я за них рада! И еще был мальчик, забавный такой, совсем юный и ужасно серьезный. С порога объявил: «Я хочу написать книгу!» Подозреваю, он просто пытался произвести впечатление, но не тут-то было. Засел в своем номере, как миленький, на улицу только поесть выходил, да и то не каждый день. Мы даже скидку ему сделали — пусть работает спокойно, если уж так влип. До сих пор думаю: интересно, что у него в итоге получилось?.. Но вы, конечно, всех перещеголяли с этой своей лошадью. Такого у нас еще не было.
Вздохнула:
— Да уж. И погода, получается, вчера наладилась только потому, что я захотела? А потом вы еще чай среди ночи принесли… Но погоду и чай все-таки можно списать на счастливое совпадение. А вот лошадь… Ох уж эта лошадь! И хотелось бы продолжать думать, что вы просто шутите, но как тогда быть с синей лошадью?
— То-то и оно, — меланхолично согласилась Лина.
— Слушайте, а как вы это делаете?
Спросила и замерла, как ребенок, влезший во взрослый разговор. Ясно же, что сейчас дадут по ушам и велят идти в свою комнату. И в общем, правильно сделают. Но иногда просто невозможно удержаться!
— Не знаю, — беззаботно сказала рыжая. — Лично я вообще ничего из ряда вон выходящего не делаю. Все как-то само происходит, такое уж здесь место. А я просто наблюдаю. Ну, разве что иногда внезапно обнаруживаю себя среди ночи в коридоре с подносом, совершенно не понимая, когда я успела все это приготовить и куда несу. Но к таким вещам довольно быстро привыкаешь.
— Ничего себе. Все время вот так из-под собственного контроля выходить? Я бы с ума сошла.
— Это вряд ли. Не из того вы теста.
Помолчали.
— Еще кофе? — наконец спросила Лина.
Кивнула. С благодарностью приняла чашку. Сказала — просто не могла удержаться:
— Но это же, получается, открывает какие-то невероятные возможности, да? Если я теперь точно знаю, что любое мое желание немедленно исполнится, достаточно высказать его вслух, то… Господи, даже страшно.
— Да, — согласилась рыжая, — это довольно страшно. Хорошо, что вы понимаете.
— Я не в том смысле… — И осеклась. Потому что и в том тоже. В первую очередь — в том. Действительно.
Сказала:
— Так. Сперва надо проверить. Лошадь — это прекрасно, но теоретически она могла мне просто примерещиться. Так бывает.
— Бывает, — невозмутимо согласилась рыжая.
Даже не попыталась переубедить. И это само по себе выглядело убедительно.
Огляделась по сторонам, пытаясь придумать что-нибудь простое и при этом максимально наглядное. Например, окно? Почему бы нет. Хлопнула себя по лбу: доказательство же! Потом мне обязательно понадобится доказательство, даже если сейчас кажется, что это лишнее. Достала телефон, сфотографировала выходящее на улицу окно — высокое, почти до потолка, прозрачное стекло, чистое изнутри, пыльное снаружи. В общем, окно как окно. Обычное.
Спрятала телефон в карман, сказала:
— Хочу, чтобы это окно стало витражным.
И в упор уставилась на стекло. Думала: неужели вот прямо сейчас, у меня на глазах нахально превратится? А что, я бы посмотрела.
Не тут-то было. В носу защекотало. Сразу поняла, чем это закончится. Но мужественно терпела несколько секунд — вечность для того, кто неудержимо хочет чихнуть.
Конечно, чихнула, да так, что искры из глаз. В которых к тому же потемнело. Всего на миг, но он оказался весьма продолжительным промежутком времени. Необходимым и достаточным, чтобы пропустить момент чудесного преображения оконного стекла, которое стало разноцветным, как барселонское лоскутное пальто. Сквозь зеленые, синие, желтые ромбы лился полуденный весенний свет.
— Ничего себе!
Сказали, оказывается, хором. Рыжая Лина, похоже, тоже удивилась. Несколько секунд спустя она добавила:
— Спасибо. Какой подарок вы нам сделали!
— А то сами не могли.
— Конечно, не могла. Я же не гостья. Я тут работаю.
Вот оно как. Интересное уточнение.
Честно сверилась со снимком: а вдруг витраж был здесь всегда? А я просто чокнулась. Что, строго говоря, неудивительно. Но на экране телефона отобразилось обычное окно с прозрачным стеклом. Снова уставилась на витраж. Он был на месте, разноцветный и сияющий. Ладно, ничего не поделаешь. Факт есть факт, даже если он не укладывается в голове.
Сказала:
— Это что же у нас получается? Это у нас получается, что я вот прямо сейчас, не сходя с места, могу облагодетельствовать все человечество разом? И еще пару сотен знакомых в индивидуальном порядке? А потом, на закуску, — себя любимую? И сразу стать владычицей морского, не мелочась? Легко предсказуемый ход мыслей, правда?
Рыжая молча пожала плечами. Выглядела она встревоженной. И ее можно было понять.
Добавила, чуть не плача:
— И пару-тройку любимых воскресить, до кучи. Чтобы даже автор «Кладбища домашних животных» содрогнулся, сидя у камина в своем Бангоре, или где он там сейчас живет… Не смотрите так на меня, Лина. Я не стану злоупотреблять глаголом «хочу». Я прожила достаточно, чтобы заметить одну печальную закономерность: когда я уверена, будто знаю, как лучше, это мне только кажется. Если, конечно, мы не на сцене. А мы сейчас не на сцене, и я отдаю себе в этом отчет.
— Тогда вы, наверное, единственная в своем роде, — недоверчиво вздохнула Лина. — Никто на вашем месте не удержался бы. Такая легкость, такой соблазн!
Сказала:
— Просто так уж удачно совпало. Или, наоборот, неудачно, как поглядеть. Слишком долго все всегда получалось по-моему, и знали бы вы, как мне это надоело! Я же режиссер, причем постоянно работающий; по нынешним временам, редкая удача. Последние лет двадцать я только тем и занималась, что воплощала в жизнь собственные представления о том, как должно быть. Даже сценарии зачастую переписывала под себя, в этом смысле я совершенно невыносима, была, есть и, видимо, буду до самой смерти. И знаете, что я недавно поняла? Реальность, созданная моей волей, всегда довольно скучная штука. Зачастую чертовски обаятельная, но банальная и предсказуемая, где убийца всегда один и тот же дворецкий, даже если никто никого не убил. Я — очень посредственный режиссер, Лина. И мой профессиональный успех тому подтверждение. Нынче хорошие времена для посредственностей, способных сделать ровно столько, сколько без особого труда уложится в некрупную голову среднего потребителя культуры. Желательно даже чуть меньше, чтобы оставить публике свободное пространство для снисходительного самодовольства, это она любит больше всего. А я ровно такая и есть, можно сказать, повезло; была бы гением, мыла бы сейчас чужие полы, вместо того чтобы по отелям за завтраком рассиживаться… Впрочем, ладно. Как бы я от себя ни устала, следует признать, что в театре от меня было больше пользы, чем вреда. Но только потому, что он — просто театр. Временная иллюзорная реальность, существующая по общей договоренности, от звонка до звонка, и неизменно гибнущая от взрыва аплодисментов задолго до того, как появится хоть малейший шанс овеществиться. Туда ей и дорога! А в качестве Господа Бога я окажусь настоящим чудовищем, как любая другая умная волевая тетка, дожившая до моих лет. Ну, или дядька, без разницы.
