– Знаешь что, Арлет? – сказал он мне, прерывая чтение. – Мои сестры и их мужья – настоящие болваны. – Он терпеть не мог грубости и прибегал к ней в том случае, если в самом деле не мог найти подходящий синоним, чтобы заменить вульгарное слово.
– Это твое недавнее открытие? – пошутила я.
Эмилиано перестал читать, сложил листы в кожаную папку и поднял на меня свои голубые глаза.
– Они убеждены, что достаточно привязать свою телегу к какому-то мощному политическому течению, чтобы колеса снова закрутились.
– А разве не так? – спросила я. – Без какой-то партии или группировки за спиной ничего не делается в наше испорченное время.
Эмилиано медленно допил последний глоток шампанского.
– Это ошибка, в которую впадают многие, – сказал он, посмотрев вдаль сквозь пустой бокал. – Ни один политик, привыкший к партийным играм, не потерпит существования солидного и независимого издательства. Независимая издательская группа будет служить правде, а не политике. Правда и политика – две несовместимые вещи. Крупные издательства, как, впрочем, радио и телевидение, всегда возбуждают аппетиты у этих любителей прибрать все к рукам и повсюду расставить своих людей на ключевые места, чтобы в подходящий момент ими воспользоваться. Моя семья еще не поняла, что, став на путь сомнительных и опасных союзов, наше издательство сделается в конце концов игрушкой в руках той или другой партии. Единственный, кто понимает, насколько велик риск, – это Франко Вассалли. Возможно, он и смог бы правильно действовать, но с его скромным пакетом акций у него связаны руки. Конечно, договорись мы с ним, можно было бы…
– Что можно было бы, Эмилиано? – с любопытством спросила я.
– Можно было бы закрыть дверь перед носом некоторых назойливых министров, нейтрализовав их подхалимов и лизоблюдов, которые кружат в коридорах издательства, как зловещие ястребы.
– А кто тебе в этом мешает? – спросила я с высоты своего невежества.
Эмилиано снисходительно посмотрел на меня, как на несмышленую девочку.
– Лола и Валли. Вот кто мне мешает. Единственный, кто мог бы крепко держать бразды правления, – это мой брат Джанни, Но он теперь не у дел. Он даже не вступил в борьбу, а предпочел самоустраниться в обмен на кучу денег.
– Но ты-то, – подстегнула я, – ты мог бы играть свою роль. Почему ты не вмешаешься?
Я не ожидала ответа. Я лениво вела этот разговор, нежась под ласковыми лучами солнца. На другом конце бассейна группа девушек и парней, соскользнув с горки, с воплями кинулась в воду. Мне бы тоже хотелось принять участие в этой игре, но я была уже слишком старой. Мне было тридцать пять лет.
Ответ Эмилиано подоспел именно в тот момент, когда я считала, что разговор о фирме и политике нами окончен.
– Я не вмешиваюсь, потому что мне не хватает воли, – проговорил он как бы для самого себя. – Если у меня выдается свободный час или день, я предпочитаю провести его с тобой, а не тратить силы понапрасну в унизительных дрязгах и спорах. Я терпеть не могу всех этих интриг.
– Но дело все же идет о твоем издательстве, – настаивала я.
Мне страшно хотелось искупаться, нырнуть в прохладную воду, но что-то изменилось в моем психофизическом состоянии в этот момент.
– Никто не съест мой кусок пирога, – успокаивающе сказал он.
Необычно и странно почувствовала я себя. Провела рукой по лбу и ощутила на нем капельки холодного пота. Возможно, недомогание было вызвано тем, что перегрелась в тот день на солнце.
Я соскользнула в воду, слегка поежившись от резкой смены температуры, и поплыла ленивыми движениями в дальний конец бассейна. Я хорошо плавала, и мне нравилось, когда другие замечали мой стиль. Но в тот миг, когда я переворачивалась на спину, я вдруг почувствовала какую-то тревожащую пустоту под сердцем. Инстинктивно я свернула к бортику бассейна, добралась парой взмахов и уцепилась за него. Мне в самом деле было плохо. Как-то странно плохо, и я испугалась.
Я поднялась по лесенке и накинула купальный халат.
– Пойду в номер, – сказала я Эмилиано.
– Что такое? Тебе нехорошо? – забеспокоился он.
– Тошнит немного, – постаралась я успокоить его, поскольку было бесполезно отрицать очевидность. – Наверное, переела, а этого мой желудок не прощает, – через силу улыбнулась я, направляясь к гостиничному холлу, чтобы как можно скорее добраться до своего номера.
Я была совершенно убеждена, что, стоит лишь добраться до постели, и недомогание пройдет. Эмилиано пошел за мной следом.
– Что все-таки ты чувствуешь? Хочешь, позовем врача? – Он, который спокойно воспринимал куда более сложные проблемы, тут заволновался от какого-то банального недомогания.
– Уверяю тебя; это всего лишь легкая тошнота. Врач ни к чему.
Когда мы поднимались в лифте, Эмилиано обнял меня.
– Как было бы прекрасно, если бы это была беременность, – ласково шепнул он мне, пока лифт открывался в вестибюле второго этажа.
– Но этого же нет, – резко ответила я.
Мы оба знали, что этого быть не может, что я просто-напросто не могу иметь детей. Лечащий врач был категоричен: мой случай обрекает меня на бесплодие. Когда я впервые узнала об этом, приговор не показался мне слишком тяжелым. Мысль стать матерью никогда особенно и не привлекала меня.
Диагноз врача и тошнота, которую я ощущала, были несовместимы, но тест на беременность дал положительный результат. Я в самом деле должна была стать матерью. Гинеколог, к которому я пришла на осмотр, сказал, что мой случай представляет одну из тех загадок, которые медицина пока еще не в состоянии объяснить.
– Как он мог сообщить тебе то, о чем знала только я одна? – настойчиво спрашивала я у матери. – Как он мог знать, что я жду ребенка?
В ответ она мягко улыбнулась мне.
– Просто-напросто позвонил гинекологу.
– Знал – и все равно убил себя, – со слезами на глазах простонала я. – Зачем он сделал это? Мать подошла и обняла меня за плечи.
– Все только начинается, Арлет, – убежденно шепнула она. – Именно этого он и хотел. Последняя его мысль была о тебе и ребенке, которого ты носила в своем чреве. Он доказал вам свою любовь, сделав все, чтобы вы не потерпели поражения в этой жизни.
Усталая, я вернулась в гостиную. Я была сбита с толку, в голове царил сумбур, и я понимала, что все равно не засну. Вскоре мать тоже присоединилась ко мне, принеся в чайной чашке вечерний травяной отвар, который она настойчиво предлагала мне, несмотря на мои постоянные отказы.
– Так ты позвонишь Декроли? – спросила она, отпив глоток душистого отвара, и пытливо взглянула на меня.
– Конечно, позвоню, – ответила я.
– Сейчас же? – настаивала она.
