– У меня для тебя весьма ответственное поручение, Василий, – вкрадчиво повёл речь Хрущёв. – Поступаешь в полное распоряжение мистера.. Отставить, э-э, товарища Толстого на ближайшие двадцать четыре часа. Свезёшь его на ту сторону, покажешь всё, и – назад. За жизнь и безопасность дорогого гостя отвечаешь головой!
Пока Василий Капустин уточнял детали поездки у Хрущёва, Толстой получил возможность рассмотреть назначенного провожатого, и составить первое впечатление.
«Хм… Он… Он – забавный», – наконец решил американец, и на том успокоился.
– Дорогой Илья Андреевич, как вы поняли, это ваш… адъютант или проводник, как вам больше нравится. Желаю вам обоим удачи. На том берегу она обязательно понадобится. Только учтите, фашисты там – не чета сбитому лётчику, что как зверь в клетке рычит, но куснуть не может. Те звери – при всех своих клыках и зубах. А что, сами захотели! Ну, да ладно, ни пуха вам, товарищи!
Толстому он пожал руку крепко, и даже зачем-то тряхнув ее. А Василия просто обнял. Тоже крепко, со значением.
Что это за значение, Толстого осенило только тогда, когда они пересекали комнату с писарями и телефонистами.
«Да уж! Похоже, вы, Никита Сергеевич, действительно гений политического воспитания, – мысленно изумился американец. – Ведь вы запросто могли не пустить меня. Как-никак – зона-то прифронтовая, что в ней делать иностранному журналисту? Но, тем не менее, вы, ничтоже сумняшеся, отправили журналиста туда, где он может погибнуть. А я ещё удивился – как же вы так легко отказались от своих первоначальных планов по поднятию боевого духа у солдат? А очень просто…»
Толстой с Василием вышли из здания.
«…Ведь лучшего подарка и не придумать не смогу, чем погибнуть там, в Сталинграде. Тем самым фашисты лишний раз продемонстрируют всему миру звериную сущность убийц, а солдаты Сталинграда получат лишний повод выстоять – если сам «внук великого писателя» вернулся на родину предков в час беды, и сложил тут голову, то им тем более надлежит стоять насмерть. Да уж, вы же мой труп сфотографируете, и будете этой фотографией махать как красным знаменем! Сочувствую вашей борьбе, Никита Сергеевич, и понимаю, что для вас лучше всего, если я умру на том берегу реки, но… Но у меня есть собственное задание, которое все еще не выполнено. Поэтому – тьфу на вас!».
– Василий, эээ..? – на улице обратился Толстой к опередившему его «проводнику».
Капустин сбавил скорость и засеменил рядом, старательно заглядывая в глаза. Чем дольше Толстой находился тут, тем проще себя чувствовал. Вот уже и привычка называть людей не по имени или фамилии, а по имени-отчеству уже не кажется такой странной. И где-то в закоулках памяти маячат детские воспоминания на сей счёт.
– Василий Власович, – угодливо подсказал Капустин.
– Видишь ли, Василий Власович, я совсем не знаю, что там, на том берегу.
– Там фашист, – лаконично заметил Капустин.
– И как мы туда переберёмся?
– Меня вместе с машиной вам отдали. А ещё товарищ ЧВС распорядился предоставить катер командующего. Вот мы на него загоним мою «ласточку», и в лучшем виде переправимся в город. А дальше – как пожелаете…
– Да, там я буду много разговаривать с разными людьми, – Толстой окинул Капустина взглядом, решая, стоит ли и его расспрашивать относительно Лыжника. Решил, что не стоит – этот малый, вернувшийся из тыла, вряд ли мог дать нужную информацию.
Досадливо скривив рот, Толстой направился следом за забавным малым, который уже возился с дверью бронемашины, сбоку похожей на крокодила, каким-то чудом заглотившего бегемота.
«Постойте-ка! Голова действительно прошла, или мне кажется? – боясь испортить своё чудесное выздоровление неосторожным изумлением, подумал американец. – Простокваша помогла, не иначе… Что за чудо-напиток?! Почему же раньше я не знал о его живительных свойствах? Мой дед, Лев Николаевич, наверняка всё знал и употреблял этот нектар. Почему же не передал по наследству любовь к простокваше?! Эх, там, в кружке осталась пара глотков… Следовало до дна!»
Внутри бронеавтомобиля оказалось по-спартански просто. Впереди разместились водитель с Капустиным, Толстой расположился на сиденьях сзади, стряхнув на пол какие-то листки. Через пару десятков минут тряски задумчивый Вася подал голос:
– Катер уже ждёт!
Толстой на эту информацию отреагировал вялым кивком – все мысли американца занимал Герман Крыжановский. Об этом человеке Илья Андреевич думал с ненавистью. Одно дело – рисковать жизнью, имея чёткие представления, ради чего именно, совсем другое дело – гоняться за химерой. Перед мысленным взором маячила грозная фигура Герберта Паулса. «Легко ему рассуждать: работа разведчика не про вас! А вы попробуйте сами разыскать этого Лыжника среди тысяч… Да что там – среди сотен тысяч русских, сэр. Решено: немного поспрашиваю ещё, поизображаю писателя, а потом выйду на контакт с человеком Питера Дауни и – гуд бай, Советская Россия! И плевать, что из ведомства попросят, США – свободная страна, работа есть не только у дяди Сэма».
Процесс въезда на катер, а точнее, на небольших размеров плоскодонную баржу ушедший в себя Толстой пропустил. Не взволновал американца и широкий речной простор – придя к согласию с самим собой насчёт отдалённого будущего, «журналист» занялся не менее важным делом, а именно, строил планы на будущее ближайшее – на случай, если попадёт в плен к немцам, или если отстанет от провожатого, и его задержат русские.
Переправа отняла едва ли больше получаса. Баржа подошла к пристани настолько близко, насколько это было возможно. Судно не имело аппарели[99], как у американских десантных кораблей, и предполагалось, что у берега просто откинут борт и бросят две металлические ленты – из тех, которыми мостят полевые аэродромы. По ним-то бронемашина и съедет аккуратно. Но беспокоиться о деликатности оказалось излишне.
Сверху на набережную с пугающим громыханием выехал танк с большим чёрным крестом на башне, и тонкой струйкой потекла немецкая пехота.
На секунду водитель бронемашины запаниковал, но бессвязный возглас Капустина вернул ему присутствие духа. И трехтонный бронеавтомобиль кинулся вперед как пес, сорвавшийся с цепи.
Машина шумно плюхнулась в воду – благо, уровень не доходил и до колена взрослому мужчине. Бронеавтомобиль, бренча на бетонных ступенях, стал карабкаться вверх по набережной, забирая влево – подальше от гитлеровцев. Толстой, которого швыряло по салону не хуже, чем яйцо в шляпе, тем не менее, не отрывал взгляда от рыла танка на пригорке. И чуть не возопил от восторга, когда понял, что пушечное дуло повернулось в другую сторону.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
