Компания «Метрополитен лайф» гордится тем, что оказалась в числе крупнейших корпораций и финансовых институтов Америки, самыми первыми избранных для участия в новой программе «Гомстед», призванной предоставить собравшимся в дорогу американским семьям единственный в своем роде шанс осуществить переезд за счет государства, с тем чтобы они могли пустить корни в прекрасном во всех отношениях, но ранее недоступном для них регионе. «Гомстед-42» представляет собой дальнейший шаг в развитие замечательной общенациональной традиции повышать присущий нашим согражданам американизм из поколения в поколение.
По получении данного извещения Вам надлежит немедленно связаться с м-ром Уилфредом Куртом, представителем программы «Гомстед-42» в офисе компании на Мэдисон-авеню. Он лично ответит на все Ваши вопросы, а его сотрудники окажут Вам всяческую помощь и содействие.
Искренние поздравления Вам и Вашей семье в связи с тем, что именно на Вас пал выбор среди множества достойных кандидатов на роль одного из первых участников «Гомстед-42» от нашей компании.
Искренне Ваш,
Гомер Л. Кэссон, директор по персоналу
Несколько дней прошло, прежде чем мой отец набрался мужества показать письмо жене и поведать ей, что с 1 сентября 1942 года его переводят по службе из ньюаркского отделения во вновь открывающийся офис в Данвилле, штат Кентукки. На карте штата, включенной в пакет «Гомстед-42», который вручил отцу мистер Курт, мы с трудом отыскали этот городишко. В пакете была и брошюра под названием «Страна мятлика», и отец зачитал нам из нее вслух: «Данвилл — главный город земледельческого округа Бойл. Город расположен в живописной сельской местности примерно в шестидесяти милях к югу от Лексингтона, второго по величине города во всем штате после Луисвилла». Отец принялся листать брошюру в поисках чего-нибудь, способного нас подбодрить в этой, мягко говоря, безысходной ситуации. «Дэниел Бун участвовал в прокладывании Дороги диких мест, открывшей первопоселенцам путь в Кентукки… В 1792 году Кентукки вошел в Союз первым из штатов, находящихся к западу от Аппалачских гор… Население штата в 1940 году составляло 2 845 627. Число жителей Данвилла — погодите, сейчас посмотрю, — число жителей Данвилла — 6 700».
— А интересно, сколько там евреев? — сказала моя мать. — Из шести тысяч семисот человек! И сколько евреев во всем штате?
— Что ж, Бесс, ты это и сама знаешь. Мало. Очень мало. Единственное, что я могу сказать тебе в утешение, — это еще не самый плохой вариант. Это могла быть Монтана, куда посылают Геллера с семьей. Это мог быть Канзас, куда посылают Шварца. Это могла быть Оклахома, куда посылают Бродов. Семь человек из нашей компании получили перевод по службе — и, поверь, мне повезло больше всех. Кентукки действительно красивый штат, и климат там очень хороший. И переезд — это не светопреставление. Мы приживемся там точно так же, как прижились здесь. Может, мы будем жить даже лучше — с оглядкой на то, что всё там дешевле, а климат лучше. Для мальчиков найдется школа, для меня — работа, а для тебя — свой дом. Если нам повезет, мы сможем купить там дом, где у мальчиков будет по комнате, а весь двор будет принадлежать им одним.
— И где это они набрались наглости, чтобы так обходиться с людьми? — задала риторический вопрос моя мать. — Я просто потрясена, Герман. Наши семьи здесь.
Наши друзья здесь. Друзья наших сыновей тоже здесь. Мы всю жизнь прожили здесь в мире и согласии со всеми. Мы живем всего в квартале от лучшей в Ньюарке начальной школы. Мы живем всего в квартале от лучшей во всем Нью-Джерси средней школы. Наши сыновья растут в еврейском окружении. Ходят в школу с другими еврейскими мальчиками. У них нет со сверстниками никаких трений. Никаких обзываний. Никаких драк. Им не доводится чувствовать себя одиночками и даже изгоями, как пришлось в детстве мне. И я не могу поверить, что твоя компания способна по отношению к тебе на такое. После всего, что ты для них сделал, после того, как ты на них работал, сколько перерабатывал, — и вот, пожалуйста, благодарность!
— Мальчики, — сказал отец, — спрашивайте у меня обо всем, что вас интересует. Мать права: это для всех нас большой сюрприз. Мы все пребываем в определенной растерянности. Поэтому спрашивайте не стесняясь. Я не хочу, чтобы между нами остались какие-либо недомолвки.
Но Сэнди не был ни растерян, ни огорчен. Напротив, он с трудом скрывал ликование — а все потому, что прекрасно знал, где найти на карте Данвилл — всего в четырнадцати милях от табачной плантации Маухинни! Нельзя было исключать и того, что он узнал о предстоящем переезде задолго до остальных. Отец и мать, понятно, не договаривали, но как раз поэтому даже мне было ясно, что включение отца вместе с шестью другими евреями в программу «Гомстед», равно как и перевод в захолустный городишко в Кентукки, никак нельзя было назвать ни повышением по службе, ни поощрением. С того момента, как он, распахнув дверь черного хода, наказал тете Эвелин выйти вон и более не возвращаться никогда, его судьба была предрешена.
Дело происходило после ужина, и мы все сидели в гостиной. Явно не опечаленный, Сэнди что-то рисовал, и у него не было никаких вопросов, а у меня — я вскочил, подбежал к открытому окну и уставился в него — вопросов не нашлось тоже, поэтому отец, в мрачных раздумьях и понимая, что его переиграли, принялся расхаживать по комнате, а мать, расположившись на диване, что-то бормотала себе под нос и, судя по всему, никак не собиралась сдаваться без боя. Во всей этой конфронтации, в схватке с невербализованным противником, отец с матерью поменялись ролями по сравнению со сценой, разыгравшейся в холле вашингтонской гостиницы. А я понимал, как далеко зашло дело, как все запуталось и как стремительно может разразиться несчастье, если ему суждено разразиться.
Примерно с трех часов дня стояла жуткая погода, но тут внезапно дождь кончился, ураганный ветер утих, и на небе засияло солнце, как будто время перенеслось вперед, мы уже переехали на Запад, и, вместо шести часов вечера в ненастном Ньюарке, стоит погожее утро в Кентукки. Да и как иначе улица, столь скромная, как наша, сумела бы предстать после дождя прекрасно преображенной? Откуда бы взялось это благоухание, словно в тропическом лесу, — не из непроходимых же луж, поверхность которых была покрыта сорванными ураганом листьями? В резком, как всегда после ливня, солнечном свете Саммит-авеню искрилась жизнью, как какой-нибудь пушистый домашний зверек, — как мой собственный домашний зверек, шелковистый, пульсирующий, только что попавший под дождь и теперь блаженно растянувшийся на солнышке.
Да не уеду я отсюда — никогда и ни за что!
— А с кем будут играть мальчики? — поинтересовалась мать.
— В Кентукки полно детей. Там наверняка найдутся товарищи по играм.
— А с кем я там буду разговаривать? Кто заменит мне подруг, с которыми я общаюсь всю жизнь?
— И женщины там тоже есть.
— Только они не еврейки. — Как правило, презрительные речения не удавались моей матери, но сейчас она говорила с презрением и сознательно черпала из него силу — вот как она запуталась и в какой опасности себя почувствовала. — Добрые христианки. Уж они-то расстараются сделать все возможное, чтобы мне жилось как дома… У них нет никакого права! — Произнося последнюю фразу, она сорвалась на крик.
— Бесс, прошу тебя, это совершенно рутинная практика в работе крупных компаний. Крупные компании то и дело переводят людей по службе с места на место. А когда решение принято, остается только подчиниться.
— Я имею в виду правительство. У правительства нет никакого права. Оно не может сгонять людей с насиженного места — такое в Конституции не прописано!
— Никто нас не сгоняет.
— А что же они делают? Разумеется, нас сгоняют. И это незаконно. Нельзя заставить евреев жить там, где прикажут, просто потому, что они евреи. Нельзя взять большой город и сделать с ним все, что тебе вздумается. Избавиться от Ньюарка как такового — с евреями, живущими здесь наравне со всеми прочими! Что это за решение? Оно противозаконно. Всем понятно, что это противозаконно.
— Ммда… — сказал Сэнди, не поднимая глаз от рисунка. — Почему бы не подать в суд на Соединенные Штаты Америки?
— Можно подать, — сказал я. — В Верховный суд.
— Не обращай на него внимания, — сказала мне мать. — Пока твой брат не научится себя вести, мы его просто игнорируем.
Тут Сэнди встал, забрал свои рисунки и ушел в нашу комнату. Будучи не в состоянии и дальше наблюдать за беспомощностью отца и гневом матери, я вышел в прихожую и отправился на улицу, где окрестная детвора, уже отужинав, бросала пустые кукурузные початки в решетки водостока и любовалась тем, как их импровизированным водопадом смывает вниз — вместе с листвой, сорванной с деревьев, конфетными фантиками, бутылочными пробками и колпачками, дождевыми червями, окурками и одной-единственной невесть откуда взявшейся резинкой совершенно загадочного для меня назначения. Все торопились наиграться перед сном — и ни у кого из них не было повода для уныния, потому что ничей, кроме моего, отец не работал в крупной корпорации, вознамерившейся принять участие в правительственной программе «Гомстед-42». Остальные отцы работали сами на себя, в крайнем случае — на пару с партнером, который приходился братом или свояком, поэтому никто и не требовал от них отправляться за тридевять земель. Но и я никуда не отправлюсь тоже. Соединенные Штаты не сгонят меня с насиженной улицы, на которой — даже в люках канализации — кипит такая бурная жизнь.
