— В этом доме даже пёс за тебя, — буркнул мой огнедышащий муж, сжал кулаки, а затем медленно начал расслабляться. — Тая Гинц, ты ничего не хочешь прикупить себе? Пару манто или рубины для вечернего платья?
Я, чтобы не выходить из образа, томно похлопала ресницами и медленно облизала губы.
— Я подумаю над твоим предложением, Эдгар Гинц. А теперь, будь добр, подними вилку.
— Встать на колени? — хмыкнул он, окончательно приходя в себя.
— Не обязательно. Для этого достаточно нагнуться.
— Подойди ко мне, — вот же любитель командовать!
— Ни за что! — пытаюсь удержать улыбку, прислушиваясь, как радостно частит моё сердце. Так-то лучше. После вчерашнего — осадок саднит, как ободранная коленка. И я не знаю, что у него на уме и почему он отстранялся. Спал отдельно. Мне бы спросить, но как говорят о подобных вещах, я не знаю. Никогда не видела, не наблюдала. Безумно тяжело быть такой неумёхой и бестолочью в самых простых вопросах. Может, с кем-то другим это было бы проще. С Эдгаром — всегда как под проводами, где таится высокое напряжение.
Пока я колеблюсь и перекидываю мысли в голове, он одним движением ловит меня и притягивает к себе. Сидит, зажав коленями. Обнимает за талию. Утыкается лицом в мою грудь. И я, не сдержавшись, запускаю пальцы в его волосы. Слышу довольный вздох. Судорожный и резкий.
— У меня всё то же, — напоминаю осторожно.
— Что — то же? — спрашивает он, делая вид, что не понимает. А может, и правда не доходит до него?
— Критические дни, — бормочу, чувствуя, как краснею удушливо.
— Ну и что? — он всё ещё играет в эту игру.
— Мне показалось, тебе неприятно прикасаться, пока… это…
Он сжимает меня в объятиях так, что трещат кости.
— Глупая, глупая, Тая Гинц. Иди сюда. Иди ко мне. Девочка моя, — шепчет он, усаживая меня на колени. Целует так, что хочется развалиться на части, на счастливые фрагменты, что подобны пылинкам в солнечном луче, — я хочу прикасаться к тебе всегда, — горячечно, лихорадочно, словно ему не хватает воздуха. — Я скучаю по тебе. Очень-очень.
И у меня словно прорывает плотину — слёзы катятся по щекам, а на душе становится светло. Я не противна ему. Может, я и впрямь глупая дурочка. Но так хочется быть ЕГО глупышкой. Может, это почти признание? Он нуждается во мне?
— И я по тебе скучаю, злюка мой, — целую его в лоб, глажу виски, отбрасываю отросшие волосы назад, касаюсь пальцами морщинок возле глаз. — С тобой как на вулкане.
В эту ночь мы спали, тесно прижавшись друг к другу, переплетаясь руками и ногами. Эдгар сжимал меня так крепко, словно боялся, что я убегу. И утром меня кольнула совесть: я ведь всё же собираюсь это сделать — удрать. Пусть ненадолго и не навсегда. Но всё же я промолчала. Не открылась.
— Подстрахуешь меня, — попросила я Ольку. Синицу бесполезно — сдаст с потрохами. А с Олькой есть шанс, что не сразу хватятся.
С утра мы уехали в университет. Через два дня последний экзамен — и каникулы. Почти свободны как ветер. Линке, правда, ещё придётся попыхтеть, но она неплохо справлялась: природный оптимизм и настойчивость брали верх. Пришла она в себя или затаилась — не понять, но держалась вполне прилично, особенно если учесть её интересное положение.
Я не хотела втягивать в свои дела Синицу. Эдгар, когда не в духе, мог сгоряча её припугнуть или надавить. Поэтому пусть лучше остаётся в неведении. Ольке я наплела с три короба, что хочу сделать Эдгару сюрприз, прошвырнуться по магазинам, чтобы никто не знал.
Собственно, с сюрпризом я не солгала. Со всем остальным и с совестью в том числе решила разобраться позже.
Я хорошо подготовилась. Сменила одежду в туалете и выскользнула через чёрный ход. Никто от меня подобной подлости не ждал. А я тряхнула стариной: в бытность моего сиротского существования удрать и скрыться было раз плюнуть. Я улизнула. Доехала до вокзала, села в маршрутку и потерялась. Отключила телефон.
Я совершила глупость, но собственная смелость ударила в голову. Я дышала свободой, и почему-то казалось, что вырвалась из клетки на волю. Наверное, постоянный контроль и два телохранителя рядом всё же действовали на нервы и угнетали. А тут — я вольная птица. Чувствовала я себя преотлично. Какое-то время.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Постепенно эйфория спала, монотонная езда наскучила. Наваливалась усталость. А ещё я не знала, что делать дальше, но решила не думать об этом, пока не доберусь до пункта своего назначения.
Маршрутки пришлось менять дважды. Время уходило, я опаздывала и нервничала всё сильнее. Когда наконец я доехала и вышла в богом забытом месте, растерялась до слёз. Я не знала, в какую сторону идти и что делать.
Меня страшила не дорога, а неизвестность. Спросить было некого. Я осталась одна «в чистом поле».
— Что называется, приплыли, — произнесла вслух, чтобы подбодрить себя.
— Таисия? — никогда я ещё не радовалась своему имени в чужих устах. К тому же, я узнала этот голос: чуть задыхающийся, высокий, мягкий.
Женщина шла ко мне с левой стороны. Спешила. Стремительная походка. Облако рыжеватых волос над головой. Только по нему я могла бы узнать её: совсем как у Насти. Но было и кое-что другое, что позволяло безошибочно сказать: да, она мать Эдгара.
Глаза. У неё его глаза. Голубые, с холодными льдинками. Те же веки и ресницы. Он мне лгал: не всё ему досталось от отца.
— Эльза, — делаю шаг навстречу, вглядываясь, впитывая её образ.
Мы сближаемся и рассматриваем друг друга. Беззастенчиво и придирчиво. С некоторой долей ревности. Я — потому что она его мать. Часть его жизни — как бы он ни утверждал обратное. Она — потому что я его жена. Чужая девушка, что прокралась в его жизнь и завладела её взрослым сыном.
— Удивительно, — начинает разговор она первой. — Совсем девочка. Наверное, ровесница моего Леона?
Я киваю и не спешу раскрываться.
— У Эдгара могла бы быть такая дочь, если бы он торопился жить. Впрочем, он торопился. Виктория никуда не спешила.
И снова это имя режет меня пополам. Не хочется признаваться, что больно, поэтому я продолжаю молчать. Пусть выскажется, а я подумаю: разговаривать мне или нет.
— Пойдём. Грустно стоять вот так на пустынной дороге. Это напоминает старинные баллады, когда девушек превращали в деревья. Здесь много деревьев. Разных. И лиственных, и хвойных.
Она говорит и всё так же частит, ей не хватает воздуха. Она не выглядит больной, хоть в разговоре с ней я придумывала разные страхи и ужасы.
— Пойдём, — повторяет она настойчивее и берёт меня за руку. — Как хорошо, что сейчас лето. Можно сидеть под любым кустом, и он окажется куда гостеприимнее некоторых людей.
Я вспыхиваю. Почему-то кажется, что это камень в огород моего мужа, но она качает головой, давая понять, что я неправа.
Она ведёт меня за руку, как ребёнка. И я не сопротивляюсь. Бреду за ней. Смотрю на окрестности. Рядом шумит лес.
— Разве из монастыря выпускают, когда захочется? — задаю мучающий меня вопрос.
— Монастырь? — спотыкается она и останавливается резко. Так, что я невольно налетаю на неё.
— Женский монастырь, — уточняю.
Эльза смотрит на меня, и брови её похоже поднимаются вверх в мягкой насмешке.
— А кто тебе сказал, что я в монастыре? — спрашивает, и я чувствую себя — глупее не придумаешь. И правда: с чего я взяла?.. С того, что по карте он — очень главный ориентир?..
53. Тая
— Здесь вековые дубы. А ещё, вон там, ручей течёт. Хрустальный. Тихо в этом месте. Как раз для разговоров.
Эльза усаживает меня на поваленное дерево, предварительно расстелив белый в мелкую синюю точечку платок. И жест этот, заботливый и домашний, почему-то сразу располагает к ней.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
У неё удивительное лицо. Не красивое, нет, но притягательное. Хочется смотреть, узнавать, наблюдать, как она складывает пухлые губы — очень живые, улыбчивые, Все эмоции у неё в губах. Я ещё такого никогда не видела. И поговорить она любит — тарахтушка. Но не пустозвонка. Всё, что она произносит, имеет какой-то смысл. И слушать её приятно.
