Жили они с матерью и двумя тетками в Лиховом переулке, в коммуналке, в одной комнате. У Вали была раскладушка за занавеской.
Несмотря на то что деньги она зарабатывала наравне с матерью – лет в десять она впервые вышла на сцену Студии Малого театра на Сретенке в спектакле „Настанет время” по драме Р. Роллана, – ее серьезно наказывали за двойки и непослушание. Клавдия Михайловна рассыпала в углу горох и ставила Валентину на колени, пока прощения не попросит. А она не просила. От боли и обиды не плакала, а только плевалась в этот угол.
Я однажды попробовала постоять на горохе на коленках – не получилось и минуты.
Валя так хотела стать артисткой, что в четырнадцать лет решила поступить учиться в театральный техникум. Но туда принимали только с шестнадцати! Тогда она подчистила метрику, исправив свой год рождения на 1917.
С тех пор с датами в ее личной и творческой биографии сплошная неразбериха. Я отмечаю обе эти даты – и день ее появления на свет Божий, и день рождения актрисы.
Творческая жизнь Вали Половиковой развивалась бурно. В кино она впервые снялась в 1934 году в фильме „Соловей-Соловушка”. Сыграла Груню Корнакову в детстве. Впоследствии, правда, в связи с переработкой сценария эпизод в фильм не вошел. Год проучившись в техникуме, она была приглашена в Театр рабочей молодежи – ТРАМ и с успехом сыграла первую же свою роль – Любови Гордеевны в пьесе Островского „Бедность не порок”. Она увлеклась литературой, заучивая стихи, поэмы, понравившуюся прозу – для себя. В ТРАМе работалось весело – молодые ребята, многие совмещали сцену с работой на фабриках, заводах. Все в театре делали все сами и с удовольствием – красили, мыли, шили костюмы и строили декорации, шефствовали над пионерлагерем. От той поры у мамы осталась песенка „Наша милая картошка-тошка-тошка-тошка, пионеров идеал-ал-ал…” Она ее часто напевала или насвистывала».
Отца Валентина не знала. Потому что мать с ним рассталась, когда она сама была еще совсем малышкой. И потому, что его арестовали, а после он не посмел прийти к бывшей жене и к дочери: боялся испортить им жизнь. Предпочел считаться исчезнувшим или мертвым… Он появится рядом с Валентиной много позже. Тогда, когда он будет по-настоящему ей нужен.
2
В историю кинематографа Валентина Половикова вошла под фамилией своего первого мужа Анатолия Серова. Прожила с ним год. Ровно год… Анатолий погиб.
Мария Симонова рассказывала: «Когда ей было девятнадцать, она встретилась с летчиком, героем войны в Испании Анатолием Серовым. Буквально за два дня было решено – женимся! 11 мая 1938 года они расписались и прожили светло и счастливо ровно год – 11 мая 1939 года Серов, испытывая самолет, погиб. В сентябре родился желанный сын. Большой, кричащий басом мальчишка, о котором они мечтали, был назван в честь отца Толей. Фатальное в жизни Серовой число 11. Я родилась спустя 11 лет, 11 мая 1950 года. И каждый мой день рождения, сколько я себя помню, начинался с того, что мы с мамой утром к девяти часам шли на Красную площадь, к Кремлевской стене. Там захоронен прах Анатолия Константиновича. Мы шли к Кремлевской стене первым делом, несмотря на то что для меня это был день рождения, а для него – день гибели… Несмотря на то что Серов был отцом не моим, а моего старшего брата Толи. И я точно знаю, что в этом желании мамы привести меня на могилу своего первого мужа никакой воспитательной ошибки не было. Она словно стягивала концы причудливой кривой, которую выписала ее судьба, в точку этого дня».
Анатолий называл Валентину ласково и странно: Лапарузка. Говорил, что ее голубые глаза напоминают ему чистейшую воду пролива Лаперуза, какой она видится с высоты птичьего полета. Иногда менял собственное же придуманное прозвище на «лапа моя русая» или просто «лапа».
Ухаживание было стремительное, брак – скорый, но – по безумной любви. Устраивать свадеб в те времена было не принято, большинство даже и не расписывались… Валентине же хотелось красивой свадьбы. И она ее получила. Правда, не совсем настоящую.
Композитор Никита Богословский рассказывал об этом странном торжестве:
«Наша творческая группа (фильм „Истребители”), приехавшая в Ленинград на премьеру фильма, объединившись с четой Серовых (они проводили там медовый месяц), весело обедала на открытой площадке ресторана „Крыша” в „Европейской” гостинице, где мы все тогда жили. И тут Валя Половикова (пардон, тогда уже Серова) посетовала на то, что красивый и торжественный ритуал церковного брака ушел далеко в прошлое, а скучная и формальная канцелярская регистрация в загсе наводит только уныние и не останется в памяти как событие в семейной жизни. А о том, чтобы закрепить им лично брачный союз в церкви, и речи быть не может: Толя – член партии, и если узнают (вспомните те времена), то и не посмотрят на его геройство, и крупные неприятности обеспечены.
И тогда я предложил молодоженам „имитацию” церковного брака – театрализованный вариант обряда. Всей компанией спустились ко мне в номер, послали горничную за цветами, заказали в ресторане шампанское. Невеста переоделась в белое, увы, не подвенечное, платье, жених надел парадный полковничий (тогда еще не генеральский) мундир, из раздобытой в гостиничной аптечке марли соорудили фату, кольца накрутили из золотой бумаги и шоколадных оберток. В шафера выдвинули Бориса Смирнова и Михаила Якушина, из цветной бумаги вырезали короны. А на роль „мальчика с образом” (без учета его весьма высокого роста) был назначен писатель Борис Ласкин, вместо иконы державший большой портрет Николая Крючкова.
Я же, взяв на себя функции священника, облачился в белое кроватное покрывало, а на голову пристроил подушку, имитирующую клобук. Нет, это не было богохульство. Мы искренне хотели поздравить друзей, по-своему воссоздав то, что в действительности было для нас нереальным.
В ходе ритуала новобрачные встали на колени, и я дал им поцеловать гостиничный ключ от номера – в „Европейской” они до последнего времени были тяжелыми, с массивной плоской позолоченной шляпкой и выгравированным на ней номером комнаты. После обмена „кольцами” я произнес короткое и трогательное напутствие с пожеланиями семейного счастья до конца дней (счастье, увы, продолжалось недолго – вскоре Толя трагически погиб).
После церемонии состоялся веселый свадебный пир с настолько громкими криками „горько” и нестройным пением „Любимого города”, что живший в соседнем номере московский гастролер, знаменитый бас Большого театра М. Д. Михайлов после неоднократных яростных стуков в стенку явился в номер с весьма решительным намерением, но довольно быстро сменил гнев на милость и даже поздравил новобрачных исполнением бетховенской „Застольной”, чем вызвал раздраженные стуки в противоположную стенку номера – там жили какие-то иностранные туристы…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
