ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Получив доставленный по эстафете пакет из Харькова, Красильников отправился к Фролову. После двух совершенно бессонных ночей Фролов с час назад прилёг прямо в кабинете на диване, наказав разбудить его, если случится что-то важное. Полученный пакет несомненно относился к категории наиважнейшего, но, увидев, какое измученное у Фролова лицо, как страдальчески он морщит лоб, как будто и во сне обдумывает что-то неотложное и трудное, Красильников замялся у порога, заколебался: стоит ли будить, может» подождать немного? Но, подумав, что вестей из Харькова Пётр Тимофеевич ждал с особым нетерпением, решительно прошагал к дивану и тихонечко тронул Фролова за плечо.
Фролов тотчас же сбросил ноги с дивана, сел, провёл рукой по лицу и, словно бы стерев этим коротким движением остатки сонной расслабленности, сразу уставился острым взглядом на изрядный потрёпанный конверт.
— По эстафете. Из Харькова, — кратко пояснил Красильников.
Нетерпеливо разорвав конверт, Фролов вынул несколько бумажек и, перелистывая их, стал быстро просматривать. По тому, как размягчалось, словно разглаживалось, его лицо, Красильников понял: пришли очень радостные вести.
— Ну, Семён, все-таки удача! — подтвердил его мысли Фролов. — У Ковалевского действительно появился новый адъютант… — Он сделал короткую, выразительную, паузу, прежде чем продолжить: — Павел Андреевич Кольцов.
Красильников не удержался от возгласов:
— Скажи, куда вознёсся крестничек! Ну, молодцом, братишка! Я и говорил — вылитый беляк. Видно, не мне одному он так показался!
А Фролов думал о том, что ещё несколько дней назад Лацис снова справлялся о Кольцове, с надеждой спрашивал, не получили ли о нем каких-либо вестей. Теперь он может доложить Лацису о том, что вести есть. Хорошие вести!..
Одно из присланных Кольцовым донесений озадачило Фролова больше всего.
«В Киеве активно действует контрреволюционная организация, именуемая Киевский центр. Её субсидирует ювелир, фамилию или какие-либо его приметы установить не удалось. По всей видимости, он проживает или находится в настоящее время в Киеве.
В ближайшие дни в Киев направляется сотрудник контрразведки для активизации Киевского центра. По заданию Щукина навестит ювелира…
Старик.»
И все! Никаких подробностей. Ни фамилии, ни примет, которые бы дали хоть какую-то конкретность началу поиска.
Ювелиров в городе немало. Некоторые, правда, бежали, но иные остались. Один из них — самый опасный враг. Как же узнать, кто именно? Как выявить его? Как узнать того неизвестного щукинского посланца, который не сегодня-завтра придёт в город? А может быть, уже пришёл?
В маленьком кабинете Фролова стало совсем сизо от табачного дыма, можно было и не курить, просто вдыхать этот загустевший, настоянный на дыме воздух. Фролов наконец подошёл к окну и распахнул его настежь.
Угас летний день. Затихал город, и по углам неосвещённых улиц копились, сгущаясь все больше и больше, синеватые сумерки. Малиновый свет преклонённого к горизонту солнца переливно отражался в стёклах домов, пропитывал червонными бликами дали. От раскалённых камней тянуло застоявшимся жаром.
Покончив с дневными заботами, спешили куда-то горожане: одни — домой, чтобы отдохнуть от суеты и забот, другие — к друзьям поделиться тревогами и сомнениями о том, что происходит вокруг, третьи… Быть может, вот в этой толпе идёт сейчас по городу тот самый ювелир, конечно, так же бедно одетый, стремящийся слиться с нею, затеряться в будничной сутолоке… Интересно, какой он облик принял? Может быть, вон того человека в серой потрёпанной шинельке, так браво размахивающего руками? Или вон того, судя по всему, довольного собой господина, что промелькнул на лихаче. Какие они, люди, состоящие в Киевском центре? Эти незаметные серые пауки, неутомимо и расчётливо плетущие нити заговора, стремящиеся опутать мелкой, ядовитой паутиной весь город, чтобы в нужный для них момент неожиданно выскользнуть из своих углов и залить улицы Киева кровью.
Фролов отошёл от окна и, заложив руки за солдатский ремень, стал медленно прохаживаться по кабинету. И хотя в кабинете стало темно, Фролов не зажигал света. Прикуривал одну от другой тощенькие папиросы. Думал.
Значит, Киевский центр… О его существовании чекисты догадывались давно. Чувствовали, что он есть, что он где-то рядом, продуманно законспирированный, укрывшийся за толстыми стенами богатых особняков, мещанских домишек, за тяжёлыми гардинами окон домов, подслеповатых, с виду безобидных хаток на тихих городских окраинах. Как зверь перед прыжком, враг копил силы и только время от времени, как бы пробуя их, давал о себе знать то взрывом, то поджогом, то убийством из-за угла. Но чекисты понимали, что все это не главное, что единичные случаи, быть может специально рассчитанные на то, чтобы распылить их силы на мелочи и за этими мелочами скрыть то главное, что готовилось, что висело в воздухе, чувствовалось в наэлектризованной обманчивой тишине. Сколько раз чекистам казалось: вот-вот они ухватятся за нить, которая приведёт к самому гнезду заговорщиков. И каждый раз эта нить оказывалась непрочной, обрывалась, оставляя в руках клочки каких-то сведений, событий, имён. Но всего этого было слишком мало для того, чтобы добраться до сердца заговора.
Вот уже несколько дней Фролов казнил себя за оплошность с Загладиным. Не понял сразу, насколько это серьёзно. Не допросил сам, доверил все Красильникову. В результате ещё одно подтверждение существования крупного антисоветского заговора — и ничего больше.
Размышляя над донесением Кольцова о ювелире, Фролов понимал, какой отчётливой логики, продуманности и осторожной изворотливости потребует проверка этих сведений. Он чувствовал, что благодаря Кольцову держит в руках самую главную нить, но как ко всему этому подступиться, ещё не знал. Вот и морил себя табачным дымом, нервно вышагивал по кабинету, сопоставлял факты, размышлял.
…Половину следующего дня Красильников занимался выявлением проживающих в Киеве ювелиров. Пришёл к Фролову в кабинет только после обеда, присел, положил на колени фуражку и, отчего-то тяжело вздохнув, пригладил седеющие волосы.
— Ну так сколько ювелиров осталось в Киеве? — приступил к делу Фролов.
— Вроде двадцать семь. По реестру шестнадцатого года было шестьдесят два, но которые померли, которые драпанули, — стал обстоятельно докладывать Красильников, положив перед Фроловым исписанный крупными каракулями список.
Фролов стал внимательно просматривать фамилию за фамилией и тихо, похоже сам с собой, разговаривать.
