в рецензии Полевого прочитывается как ответ на реплику, наводит на мысль об уже начатом диалоге между старшим и младшим на эту тему. Верховский утверждает, что это выражение имеет почти тот же смысл, что и в пожелании Полевого к Шаховой: «“Перемените струны в лире вашей, юная, милая певица!” <…> По существу такой же, только выраженный более грубо призыв обращен и к юному г-ну Н. (то есть Некрасову): “С волками выть… вовсе не годится для истинного дарования”»[475]. Как представляется, интерпретация Верховского не учитывает акцента Полевого на
смене ориентиров пути Некрасова, но – в его возможном восприятии – не от «плаксивого» к юмористическому, а от «самостоянья человека» (уважения к собственному таланту и достоинству) к готовности принимать другие формы для другого содержания, может быть, без такой уж крайней необходимости.
Возможно, Полевого огорчала в Некрасове его «неверная дорога, которую <он> избрал теперь» (курсив мой. – М. Д.): активная готовность использовать свой талант для заработка вкупе с декларируемым принципом конформизма «с волками жить – по-волчьи выть». В сущности, Полевой своей рецензией предостерегал молодого и талантливого человека от повторения своей ситуации, и если так, то его предостережение плодотворно соотнести со свидетельством И. И. Панаева:
«Если бы он после рокового произвола, обрушившегося над ним, присмирел поневоле и продолжал бы честно и смиренно трудиться с единственною целию поддерживать свое многочисленное семейство, имя его осталось бы незапятнанным в истории русской литературы. Но Полевой с испугу поспешил употребить слабые остатки своего таланта на угодничество, лесть, которых никто от него не требовал; беспрестанно унижал без нужды свое литературное и человеческое достоинство <…> и – что всего хуже – с завистливою ненавистию отвернулся от нового поколения» (Панаев ЛВ: 303).
Как видим, в напутствии молодому поэту Полевой стремится донести до него мысль об уважении к собственному таланту и человеческому достоинству.
Видение ситуации Полевым разительно отличается от видения современного исследователя, знающего, что общение Некрасова с оппонентами Полевого, журнальная поденщина, «эгоистические стихи», водевили и прозаические опыты, помимо жизненной школы, сыграли громадную роль в формировании его поэтической индивидуальности.
Дальнейшие оценки Полевого свидетельствуют о нарастающем расхождении его и Некрасова. Оно происходило по мере сближения Некрасова с Ф. А. Кони, в чьих изданиях критика в адрес Полевого обретала все более резкий характер. К моменту выхода рецензии общение между Некрасовым и Полевым, по-видимому, еще было, хотя влияние Кони на Некрасова уже усиливалось. Помимо личного влияния, Некрасов начинал сотрудничать в изданиях другой литературной «группировки», в силу чего он и Полевой неминуемо втягивались в отношения литературных оппонентов. С точки зрения Полевого, это было сближение Некрасова с «молодцами» и «шарлатанами», в руках которых русская литература «обращается в интригу, средство, расчет» (Кс. Полевой: 487). И это, скорее всего, было главным обстоятельством, которое Полевой имел в виду, говоря об избрании Некрасовым «неверной дороги».
§ 6. Образ Полевого в стихотворной фельетоне «Провинциальный подьячий в Петербурге»
22 февраля 1840 г., когда Полевой, написав одобрительную рецензию на «Мечты и звуки», уехал к брату в Москву до 1 марта, выходит в свет № 2 «Пантеона», в котором опубликована первая часть стихотворного фельетона Некрасова «Провинциальный подьячий в Петербурге» (Летопись I: 58).
А. М. Гаркави в комментарии к первой части «Провинциального подьячего» пишет, что во фрагменте текста об арифметике[476] «угадывается несомненное сходство с куплетами из водевиля Ф. А. Кони (1809–1879) “Девушка-гусар”, с большим успехом исполнявшимися В. Н. Асенковой в Александрийском театре[477]. Некрасов придал этому мотиву характер сатиры на чиновников-взяточников (см.: Евгеньев-Максимов В. Е. и др. Некрасов и театр. Л.—М., 1948. С. 29)» (I: 666).
В. Е. Евгеньев-Максимов, действительно, пространно рассуждает о фельетоне Некрасова и этих строках как о социальной сатире. Но эта декларация звучит в устах героя Некрасова накануне предсказуемого неуспеха его сборника, а сам фельетон являет собой начало его «эгоистических» стихов[478]. Они содержат ироническое суждение о Полевом, которое можно рассматривать в соотнесенности с последующими критическими выступлениями Некрасова.
Вторая часть «Провинциального подьячего в Петербурге» опубликована в № 3 «Пантеона», который вышел в свет 9 апреля (Летопись I: 62), а третья – в № 5 «Пантеона», где также был опубликован первый опыт Некрасова в прозе – повесть «Макар Осипович Случайный», подписанная псевдонимом «Н. Перепельский», – и стихотворение «Офелия», подписанное: «Н. Некрасов»; выход в свет – 5 июля (Летопись I: 66).
В третьей части «Провинциального подьячего» есть пассаж, посвященный драме Полевого «Параша-Сибирячка», произведению, которое было дорого автору и любимо публикой[479]. Упоминание о «Парашеньке», которую играла В. Н. Асенкова, контрастирует со стихотворением «Офелия», помещенном в этом же номере журнала. В «Офелии» отношение автора к образу артистки близко к тому, которое впоследствии отразится в стихотворении «Памяти А<сенков>ой»[480]. Поэтому можно утверждать, что в «Провинциальном подьячем» автор дистанцирован от героя-рассказчика, восторгающегося в Асенковой «прелестями» и сходством с крестницей.
В оценке «чувствительной пляски», заставляющей зал «плакать навзрыд», ощущается двойственность. В «Провинциальном подьячем» уже присутствует фельетонная маска, пародийно отражающая типическое лицо. Эти слова произносит недалекий театральный зритель, пришедший за впечатлениями, интеллектуально и эмоционально доступными ему, с его душевной организацией и уровнем развития. И эти слова написаны автором, иронизирующим над этим зрителем и над Полевым, который – по оценке Некрасова – пишет для этого зрителя. Несомненно, в фельетоне есть и самоирония – в творческой биографии Некрасова совершается переориентация литературной деятельности и смена ближайшего окружения.
Таким образом, с зимы 1840 г. Некрасов регулярно сотрудничает в издании Ф. А. Кони, а в середине года в его печатном высказывании о Полевом уже явственна ирония. К началу 1841 г. влияние Кони (в первую очередь его водевиля «Петербургские квартиры») легко проследить в таких произведениях Некрасова, как «Утро в редакции», водевиль «Феоклист Онуфрич Боб», «Шила в мешке не утаишь – девушки под замком не удержишь».
Эти факты подтверждают, что сожаления в рецензии Полевого в начале 1840 г. относились к совершающемуся переходу Некрасова от него к Кони; отчасти, возможно, – к быстрой и резкой потере уважения к себе от недавно опекаемого молодого поэта без крова и заработка. И это были сожаления о неопытном человеке, чьи решения он считал ошибочными, и пожелания держаться прежнего пути, которые для Некрасова уже не имели силы. В 1841 г. в отзывах, к которым так или иначе причастен Полевой, просматривается другое отношение.
§ 7. Критика «Русского вестника» и «Северной пчелы»
В 1841–1842 гг. Полевой становится единоличным редактором «Русского вестника» Н. И. Греча, в котором активно участвует Н. В. Кукольник. В
