практически нет слез. С ним рядом я хочу жить, хочу чувствовать его тепло, хочу давать ему силы и брать ее себе.
Мужчины, привязанные к стульям, давились кровью, харкали ею на бетонный пол, рассказывали, но неохотно, как все было. Макс выбивал из них слово за словом, а я слушала и не верила. Ведь догадывалась – где-то в глубине сознания – что они замешаны, но чтоб так…
Все учились в одной школе нашего небольшого городка, мама не рассказывала о своей юности и молодости, как жила и чем увлекалась. Красивая девочка Галя была на три года младше будущего мэра Зорина и начальника полиции Понкратова.
Избалованные, наглые, уже тогда считавшие, что им все дозволено и все сойдет с рук. По обрывкам рассказа поняла, что именно Зорин хотел мою мать, а она была гордая, смотрела свысока, не отвечала на знаки внимания. Все еще тогда могло быть печально, не попади два друга в аварию. Они оклемались, окончилась школа, уехали учиться в большой город, дальше не так интересно.
А когда спустя много лет Галя с мужем и дочкой вернулась домой, а потом с планами и амбициями на будущее там появился новый мэр, Зорин вспомнил о былом отказе. Мэр нашего захудалого городишки имел много амбиций, власти, а имея друга-мента – так безграничную власть.
Он предложил Гале деньги, украшения, богатую жизнь, начались ухаживания, знаки внимания, скандалы в семье. Я ничего такого особо не замечала, маленькая, наверное, была, жила в своем мире.
– Это все вышло случайно, я не хотел… не хотел, клянусь, – Зорин не поднимал головы, кровь капала на его связанные руки. – Она сама, сама… я не хотел!
Он не хотел, но изнасиловал ее, мама сопротивлялась, а пять ножевых заставили ее успокоиться и замолчать навсегда. А потом он просто выбросил ее тело на обочину. Какая-то мерзкая падаль решила, что может взять что хочет, что ему это можно. Что ради своей похоти, минутного удовольствия он может загубить жизнь целой семьи.
Понкратов прикрыл дружка, замели следы, дали денег всем, кому надо, или припугнули, все подстроили как сердечный приступ. Отец знал, кто это сделал, знал, молчал и заливал водкой боль.
Снова пью воду, зубы стучат по стеклу, пахнет лекарством. Мурат садится рядом, обнимает за плечи.
– Ты сильная девочка, очень сильная, ты справишься.
– Что с ними будет?
– Посидят, подумают, Макс переломает им колени, чтоб думать было больнее.
– А потом?
– Выкинем в лесу, там и сдохнут.
Вода закончилась, смотрю в одну точку, правильно ли все это? Как мне брать такой грех на душу, нося ребенка? Но отпускать и делать вид, что ничего не случилось, тоже не вариант. Они оба не должны дальше ходить по этой земле, Мурат прав, когда твой близкий человек лежит в ней.
– Хорошо.
– Посмотри на меня, посмотри, девочка, – у него черные глаза, морщинок стало больше, борода, Мурат гладит по щекам, в этих движениях так много нежности. Он молчит, а мне и не нужно ничего говорить, пусть просто вот так смотрит в глаза, трогает и молчит.
– Мне так страшно – и уже не за себя. За тебя, за ребенка, за то, что может произойти ужасное.
– Я не умею много и красиво говорить.
– И не нужно. Просто будь рядом.
– Буду.
Как такое возможно, совсем недавно было больно, сердце рвало на части от этой боли, а сейчас – от счастья?
– Хасан.
Равиль прервал наше молчание, уже рассвело, он тоже выглядел уставшим.
– Плохие новости. Звонили из больницы. Осман вышел из комы и умер.
– Нормальные новости, он бы кончил еще хуже рано или поздно.
– Ты не понимаешь…
– Я все понимаю, мне плевать на него.
– Камар Азиз меньше чем через сутки будет в стране, а это значит – война, он, как я и говорил, потребует голову виновного, а если нет, то полетят наши.
Мурат сжимает мою ладонь, он не показывает волнения, все также суров и спокоен, но я чувствую его смятение, и оно передается мне.
– С теми, что в подвале, по той схеме, что говорили. Захира отпустить, пусть льет слезы на пепелище, будет бояться больше, работать лучше и знать, кто хозяин.
Мурат был задумчив, говорил медленно, не отпуская моей руки. Равиль никак не отреагировал на судьбу Понкратова и Зорина. Но я все еще не могла понять, что им движет, чего он добивается и почему все еще рядом с Хасановым, после того как я рассказала, что его помощник ведет свою игру?
Ничего больше не сказав, Хасанов выводит меня на улицу, солнце слепит, охрана гуляет по периметру, садовник удобряет кроваво-красные кусты роз. Цвет крови, теперь и моя душа нечиста, и мои руки испачканы ею.
Мы идем через центральный ход, в гостиной он усаживает меня за фортепиано, я ничего не понимаю, но не задаю вопросов.
– Сыграй мне, ты умеешь, я знаю, – просит, сам стоит позади, накрыв плечи крупными ладонями.
Что еще он обо мне знает?
– Но я…
– Сыграй, Лиана.
Я не прикасалась к инструменту несколько лет, да и сейчас не время для музыки, но кончики пальцев покалывает, когда открываю крышку и касаюсь прохладной поверхности клавиш.
Не могу, это неправильно, в душе так много боли, а в голове – мыслей и страха. Но Мурат сейчас спокоен, он уже принял какое-то решение, и я должна довериться ему.
Первые звуки рвут тишину, пальцы помнят, они рождают мелодию, проникающую в каждую клеточку души. А она плачет, прощаясь с прошлым. Слишком грустная, но красивая музыка, да и все в моей жизни слишком печально.
– Слушай меня и не останавливайся, играй, Лиана, играй, – Мурат, склонившись, шепчет на ухо, я напрягаюсь, но продолжаю играть. – Когда мы уедем, найдешь Вартана, возьми лишь паспорт, ничего больше. Вы выйдете с ним из дома и покинете участок. Во всем слушайся его и верь.
Дергаюсь, хочу обернуться, в груди вспышка страха, сердце отбивает неровный ритм, а я сбиваюсь
