он бесследно пропал, однако пустыня вернула его обратно.
Заставляю себя не торопиться. Сначала надо довести до конца одно дело и только потом браться за другое. Я копаю, вышвыриваю из ямы землю и расширяю ее, пока она не достигает шести футов в длину и четырех в глубину. Так должно быть нормально.
Я прохожу на кухню и смываю с натруженных рук грязь. Потом беру голубую коробочку и ржавый жестяный ланчбокс в свою комнату. Да, теперь это моя спальня, хотя когда-то в ней жили Мия и Фэлкон.
В комнату Колли не захожу. Раньше она была моя. Точнее, наша. Дверь в нее закрыта. Ее створка немного отличается от всех остальных в доме. Панели, из которых она собрана, подогнаны хорошо, но все же не идеально. Дерево чуть бледнее и лишено налета времени. Но дабы заметить, что она гораздо новее всех других, надо очень внимательно приглядеться.
– У тебя все хорошо, Колли? – спрашиваю я, предварительно постучав и стараясь говорить обычным голосом.
– Угу, – отвечает она.
– Нам надо двигаться дальше. Через полчаса жду тебя внизу.
– Угу.
Я беру свою бесценную ношу, иду к себе в комнату и закрываю за собой дверь.
«Закрытые двери ведут к закрытости ума», – звучит в моей голове голос Мии, и я в раздражении качаю головой. Слишком уж много здесь воспоминаний. И все тащат за собой целую когорту призраков. Голубую пластиковую коробочку я ставлю на комод. С этим можно подождать.
Потом дрожащими руками открываю жестяный ланчбокс. Вот они, странички, все еще аккуратно сложенные пополам. Перед тем как их развернуть, я несколько мгновений жду, разглаживая их на колене. А вот и строки, написанные старой синей шариковой ручкой. Как у столь разболтанного человека мог быть такой филигранный, с изящным наклоном, почерк?
Клянусь, в этот момент мне в ноздри бьет ее запах. Она всегда пахла чем-то сладким, вроде грейпфрута. Пока не стала распространять вокруг миазмы грязи.
Просмотрев листы, я сажусь и смотрю перед собой, пытаясь переварить прочитанное. Весь мир в этот момент меняется прямо у меня на глазах, ласковый и залитый светом. А может, это меняюсь я сама. Чувствую, как тают мои очертания в местах соприкосновения с воздухом, будто меня растворяют, превращая в ничто, а потом возрождают к жизни. Ощущение такое, словно я внутри хризалиды. Ох уж эти названия.
Она тоже сейчас в комнате рядом со мной – сидит, положив ладонь на мою руку. Ее голос звонок, как колокольчик. «Дети – те же зеркала, отражающие все, что с ними происходит. И надо заботиться о том, чтобы их всегда окружало только добро. Запомни это, Санденс».
По щекам катятся горячие слезы. Вариант спасти обеих моих дочерей всегда был только один.
Я осторожно открываю голубую пластиковую коробочку. Из ее щелей сыплется грязь, однако шприц в целости и сохранности. Жидкость в нем, характерного бледно-пурпурного цвета, выглядит как всегда. А такие вещи вообще портятся? У них бывает срок годности? Мои пальцы касаются поршня. Я представляю, как все глубже и глубже вонзаю иглу в плоть.
Слишком трудно. Не знаю, удастся ли мне довести дело до конца.
* * *
Ирвин звонил семнадцать раз. Я перезваниваю.
– Тебе определенно надо держать телефон при себе, – вкрадчиво говорит он. Опасность!
– С Энни все хорошо? – спрашиваю я. – Сначала ответь мне на этот вопрос.
– Ты слишком требовательна для женщины, которая бросила больную дочь, а сама отправилась в пустыню охотиться на призраков.
Я делаю глубокий вдох. Ну что ж, приступим.
– Колли я забрала у тебя навсегда, – звучат мои слова, – Энни заберу тоже. И все им о тебе расскажу, чтобы они знали, какой ты.
– Слушай, Роб, что это на тебя нашло? – В его голосе слышится страх. Иметь дело с психованной женой – это тебе не шутки. – Я что, пропустил родительский вечер или что-то в этом роде?
– Все кончено, Ирвин.
Я ненавижу себя за то, что у меня так дрожит голос. И за то, что в конце каждого предложения чуть повышаю тон, отчего мои слова больше похожи не на утверждение, а на вопрос.
– Судя по всему, ты немного на взводе, – со вздохом говорит он.
– Я решительна и тверда, как скала.
– Думаю, мне лучше туда к вам приехать.
– Не надо никуда приезжать, видеть тебя больше не желаю.
– Роб, я ведь и правда очень тревожусь. Колли сказала, что ты трясла ее за плечи.
Из моих глаз брызжут слезы вины. Когда они успели поговорить? Я опять делаю глубокий вдох и повторяю сказанное самым ровным тоном, который только могу на себя напустить.
– Мне не до шуток. Я с тобой развожусь, а детей забираю.
– Роб, ты же знаешь, что я не позволю тебе этого сделать, – произносит он, переходя на свой здравый голос.
Я даю отбой, едва заметным жестом касаясь красной кнопки, словно этим могу смягчить всю колоссальность своего поступка. В разговоре с Ирвином трубку не вешают.
– Вот ты это и сделала, Санденс, – шепчу я себе, замечая, что окружающий мир подрагивает по краям.
* * *
Я беру телефон и опять звоню Ирвину. На этот раз я настроена мирно. Плаксивые нотки в собственном голосе мне ненавистны. К глазам подступают слезы. Карусель все кружит, кружит и кружит.
Потом спускаюсь вниз, где меня уже ждет Колли.
Роб, когда-то давно
Я стою у окна, обращенного на восток, и смотрю на собачье кладбище. В моей руке письмо. Этого момента я ждала не один месяц, но теперь, когда он, наконец, наступил, чувствую себя как-то странно взволнованной.
В голове бродят мысли о Пятнадцатом, труп которого теперь выбеленными косточками лежит в земле. Я представляю жестяный ланчбокс в объятии его ребер – железное сердце в клетке из слоновой кости. Интересно, а на страницах, которые теперь похоронены под землей в этой коробке, есть что-нибудь о моей маме? Лили… Но может случиться, что это вообще полная ерунда. Тогда со стороны Джек это окажется лишь удачной злой шуткой. Воображение рисует, как темной ночью я раскапываю при свете фонаря могилу и ковыряю пальцами гниющую плоть, только чтобы отыскать на этих потрепанных листиках лимерик или какой другой прикол. Может, даже слово дура, написанное много-много раз…
Нет, секреты Сандайла я готова оставить в покое – пусть себе лежат покойниками в земле.
Я дожидаюсь ужина, когда мы все вместе собираемся на кухне за столом. Грядут зимние ночи. На окна набрасывается ветер. Сегодня у нас баклажаны и омлет из тофу. Стоять
