Зачем же мне, впрочем, и соваться вперед, когда судьба этого не требует? Это так, но ведь меня подстрекает не она, а честь. Ну, а если честь вытолкнет меня из жизни, когда сунусь вперед? Что тогда? Может честь приставить ногу или руку? Нет. Уничтожить боль раны? Нет. Так, стало быть, честь не знает хирургии? Нет. Что же такое честь? Слово. Что же такое в этом слове честь? Что же такое честь? Воздух. Славная штука! - Кто же приобрел ее? А вот тот, кто умер в прошедшую среду. Что же, чувствует он ее? Нет. Слышит ее? Нет. Как же чувствовать мертвому? А разве она не может жить с живым? Нет. Почему же? Злословие не позволяет, - так и я не нуждаюсь в ней. Честь - просто надгробная надпись; вот и конец моего катехизиса.
Фальстаф не желает быть рабом чести. Он предпочитает лучше совсем обходиться без нее. Он хочет показать, как можно жить без чести, и вы не чувствуете этого пробела, потому что Фальстаф в своем роде - цельная натура.
ГЛАВА XXIII
Генри Перси. - Мастерство характеристики. - Готспер и Ахиллес.
Шекспир противопоставил Фальстафу того героя, которого его союзник Дуглас характеризует эпитетом "король чести". Это такая же величественная и дивная фигура, как греческий Ахиллес или св. Георгий скульптора Донателло. Это - знаменитый "северный Готспер", такой же национальный герой англичан, как молодой принц Гарри.
Шекспир взял из хроники и из баллады о Дугласе и Перси только имя и несколько хронологических дат. Ради более поэтического впечатления он сделал Генри Перси, который был в действительности сверстником не принца Гарри, а самого короля-отца, на 20 лет моложе, чтобы поставить рядом с главным героем пьесы достойного соперника, который одно время, по-видимому, даже превосходит его.
Перси честолюбив, как никто из остальных героев. Именно он заявляет, что готов сорвать честь с рогов блестящей луны или вытащить ее за волосы из морской глубины. Но он отличается вместе с тем откровенностью, доверчивостью, простотой и совершенно лишен дипломатических способностей. Он порывист и вспыльчив. Он остывает только в момент смерти. Он не посвящает свою жену во все свои дела, хотя она молится на него и называет его "самым великим и дивным из всех мужчин". Перси думает, не совсем без оснований, что женщины не умеют молчать. А с другой стороны, недостойная подозрительность короля возбуждает его к мятежу, и он в своей наивности поверяет свои планы отцу и дяде Ворстеру, которые ему изменяют в решительную минуту.
Шекспир углубился с такой страстью в изучение этого характера, что подобно живописцу обрисовал мельчайшие подробности его внешности. Он наделил его особенной походкой и особенным способом выражения. Он изображал его с такой, если можно выразиться, влюбленностью, что фигура героя очаровывала и увлекала молодежь всей страны как идеальный образец для подражания.
Генрих Перси появляется в третьей сцене второго действия с письмом в руке. Он читает:
"Что касается собственно до меня, мой лорд, мне было бы весьма приятно быть с вами, по той любви, которую питаю к вашему дому". - Было бы приятно, - так отчего же он не с нами? По любви к нашему дому, - да ведь это доказывает, что он любит больше свою житницу, чем наш дом. Посмотрим далее. -"Предприятие ваше опасно..." - Разумеется, опасно и простудиться, и спать, и пить, но я вам скажу, мои глупый лорд, что из крапивы опасности мы вырвем цветок безопасности. - "Предприятие ваше опасно, друзья, которых вы назвали, неверны, само время неудобно, и весь ваш заговор слишком легок, чтобы перевесить такое сильное сопротивление". - Ты думаешь, думаешь? Так и я, в свою очередь, думаю, что ты глупый, трусливый мужик, что ты лжешь. Что же это за пошляк такой! Клянусь Богом, наш заговор едва ли не лучший из всех когда-либо бывших, наши друзья верны и неизменны; отличный заговор, отличные друзья, и столько надежд на успех; чудесный заговор, отличнейшие друзья. Что же это за ледяной бездельник?
Вы ясно видите его фигуру и слышите его голос. В то время, как он читает письмо, он ходит взад и вперед по комнате и вы угадываете по его словам, что у него особенная походка. Генрих Перси носит недаром кличку Готспера. Едет ли он верхом или идет пешком, все его движения порывисты. Вот почему его жена восклицает после его смерти (II, 3):
Он был настоящим зеркалом, перед котором убиралось благородное юношество! Только безногие не перенимали его походки.
Телодвижения и жесты Перси находятся в полном соответствии с интонацией его речи. В его монологах чувствуется, как фразы спотыкаются друг о друга, как он обрывает слова на половине, как он от нетерпения лепечет, и как вся его речь носит печать холерического темперамента.
Скороговорка - природный недостаток его - сделалась говором храбрых, потому что даже те, которые могли говорить тихо и плавно, уничтожали в себе это преимущество, чтобы только уподобиться ему, так что по говору и походке, по образу жизни, по забавам, по воинскому искусству, по причудам - он был целью, зеркалом, образцом и книгой, образовывавшими других.
Все эти внешние черты Шекспир не нашел в хронике. Он так живо представлял себе индивидуальные качества Готспера, что создавал даже его внешность по их образцу. Перси так вспыльчив, что говорит восклицаниями; он так необузданно страстен, что становится рассеянным и забывчивым. Он не может вспомнить имен, которые хочет привести. Когда заговорщики принимаются за дележ страны, он вдруг вскакивает с проклятием на устах: он не захватил с собой своей карты. Когда он рассказывает, он так проникается своей темой и спешит с такой страстностью высказать основные мысли, что забывает массу второстепенных подробностей (I, 3):
Да видите ли, меня сечет и бичует, как розгами, стрекочет, как крапивой, терзает, как муравьями, только что услышу об этом гнусном хитреце Болингброке! Во время Ричарда - как называете вы это место - да будет оно проклято! - оно в Глостершире - ну, где еще засел безумный герцог, его дядя, его дядя Йорк, - где я в первый раз преклонил колена перед этим улыбающимся королем, перед этим Болингброком, когда вы возвращались с ним из Равенсборга?
Когда кто-нибудь с ним беседует, он сначала слушает внимательно, но затем его мысли принимают другое направление. Он совершенно забывает, где находится и о чем идет речь. Он рассеян. Когда леди Перси заключает свою длинную, трогательную просьбу словами (II, 3):
У моего супруга есть какая-то тяжелая забота; я должна ее узнать, иначе он не любит меня.
Он, вместо всякого ответа, восклицает:
Эй, кто там есть! Отправился Вильям с пакетом?
Слуга. Да уж с час тому назад, мой лорд.
Перси. А Ботлер - привел лошадей от шерифа?
И когда Перси все еще не отвечает, жена грозит ему с кокетливой нежностью:
Послушай, Гарри, я ей-богу переломлю твой мизинец, если ты не скажешь мне всей правды.
Эти слова рисуют в высшей степени пластично отношения обоих супругов.
Эта рассеянность далеко не случайная или исключительная. Принц Генрих считает именно ее самой характерной его чертой (II, 4):
Я еще не усвоил себе привычек Генри Перси, этой северной горячки, что убьет тебе шесть или семь дюжин шотландцев на завтрак, умоет руки да и скажет: "Черт ли в этой покойной жизни! Мне давай дела!" - "Милый Гарри, скажет жена, - сколько же ты убил нынче?" - "Напоите моего чалого! закричит он, а через час ответит. - Безделицу, малость! Штук сорок!"
Шекспир потратил все свое искусство на то, чтобы придать речам и описаниям Перси ту пластичность, которая не превышала способности поэтического творчества, и наделить его той естественностью, которая возносила преднамеренную грубость незаконного сына Фолконбриджа в более чистую сферу. Готспер оправдывается против обвинения, что не желал выдать пленных, и начинает свою защиту характеристикой придворного, явившегося к нему с этим требованием (I, 3):
Я помню, что по окончании битвы, когда распаленный яростью и жаркой сечей, я стоял, опершись на меч, утомленный, едва переводя дыхание, явился какой-то лорд, разодетый в пух, разряженный, как жених, раздушенный, как торгаш модами, с недавно выкошенным подбородком, очень похожим на сжатое поле.
Но Перси не довольствуется этой общей характеристикой; он не ограничивается теми словами, которые придворный говорил относительно пленных, а приводит целые отрывки из его пустой болтовни:
Меня взбесило, что он был так раздушен и говорил, как фрейлина, о пушках, о барабанах, о ранах - да сохранит нас Боже от этих пометок! Он уверил меня, что при ушибах внутренностей спермацет - наидействительнейшее лекарство; что чрезвычайно жалко, когда выкапывают из недр невинной земли гадкую селитру, которая губит подлейшим образом так много прекраснейших людей, и что он сам давно был бы воином, если бы не скверные пушки.
Причем здесь "спермацет"? К чему вообще эти подробности при передаче такого незначительного и смешного факта? Причина ясна. Эти детали вызывают, благодаря своей жизненности, полную иллюзию. Так как сразу трудно угадать, что, собственно, заставляет Перси упомянуть об этом ничтожном обстоятельстве, это последнее не производит впечатления вымысла. Это ничтожное слово вызывает все остальные представления. Если то была правда, то и все остальное - правда. И вот мы видим явственно, как Генри Перси стоит на поле битвы при Гольмедоне, покрытый пылью и кровью; как рядом с ним придворный кавалер затыкает себе нос, когда мимо проносят трупы, и дает молодому полководцу свои медицинские советы, приводящие его в бешенство.
