Вошла сестра и быстро увела Джека, а Мэделин опять провалилась в бессознательный и мучительный сон. Крис оставался с ней днем и ночью, доктора приходили и уходили. Они показали ее психиатру. Приходили полицейские, но Крис попросил их вернуться тогда, когда Мэделин придет в себя.
Она больше не могла вспоминать об аварии. Психиатр сказал, что у нее «травматическая реакция». Эти слова мучили ее – они возвращали ее сознание к другой травме. Крик, удар, кровь.
Все остальное вспоминалось легко – дни и часы перед этим. Она помнила, как пригласила Эмму провести уик-энд на пляже, она помнила белый забор и персиковое дерево неподалеку. Она помнила руки Нелл в своих руках, ее милую болтовню о школе и об истории, которую она сочинила про пони по имени Звездочка. Она помнила, как Джек поцеловал ее на прощание, как она благодарила его за то, что он отпустил Эмму на уик-энд.
И помнила уик-энд… ленивые утренние часы с кофе и свежевыжатым апельсиновым соком, бег по пляжу для тренировки, помнила, как они искали место для своих одеял и кресел, сидели с Эммой на горячем песке, ничего не делая, только беседуя. Мэдди вспомнила, как взглянула в глаза Эммы в самый первый день, улыбнулась и воскликнула:
– О, пляж, и мы будем здесь вместе.
– Мы прошли долгий путь после Хаббард-Пойнта, – сказала Эмма.
– Там мы впервые встретились все вместе. Я помню тот день, когда я встретила тебя и Стиви Мур. Тогда мы думали, что всегда будем вместе… помнишь, какими мы были неразлучными?
Эмме, казалось, было неинтересно вспоминать, но Мэделин не могла остановиться:
– Помнишь, ее отец подарил ей маленький английский автомобиль… какой же марки? «Хиллман»! Точно. Он был такой пикантный, прямо для пляжа. И она съезжала сверху и возила нас в кафе-мороженое «Парадиз»?
– Мы все в купальниках втискивались на переднее сиденье, – сказала Эмма без тени улыбки. – Поедали мороженое, проезжая вдоль пляжа… все парни сигналили нам. Помнишь, как Джимми Петерсон почти заставил отступить нас с дороги?
Они засмеялись, вспоминая прогулки на «хиллмане» Цвета морской волны, непостижимую энергию их семнадцати лет. Мэделин внимательно посмотрела на Эмму, вспомнив покупку «Лета лебедей» для Нелл. Почему Эмма так отрицательно отнеслась к творчеству Стиви?..
– Помнишь, какой стеснительной сначала была Стиви с мальчиками, – спросила Мэделин. – Я думаю, она была такой замкнутой, потому что у нее не было матери, она жила вдвоем с отцом.
– Профессор, – сказала Эмма. – Помню его английский акцент… Меня он не слишком занимал.
– Меня тоже, – сказала Мэдди.
– Стиви просто привалило счастье, – заговорила Эмма со странной грубостью. – Она сделала карьеру, потому что заботилась только о себе самой, у нее не было мужчины, чтобы надеяться на его поддержку. Она могла себе позволить быть застенчивой с мальчиками, а потом выходить замуж и разводиться в свое удовольствие.
– Эмма…
– Прости, Мэдди. Ты не ожидала услышать что-то подобное. Но это то, для чего я поехала с тобой. Мне нужно сказать тебе…
А потом они повернули свои намазанные кремом лица к солнцу, наслаждаясь теплом, даже когда в душе Мэдди все похолодело от того, что сообщила ей Эмма. Она чувствовала, что ее невестка несчастлива, но только сейчас она поняла масштаб надвигавшейся катастрофы. Она поняла бы, что Эмма недовольна своей жизнью с Джеком, но не подозревала, что у нее был кто-то другой. Она не знала всех ее планов.
Пляж, остров, коттедж, долгий мучительный разговор – все это незабываемо запечатлелось в памяти Мэделин. Она помнила, что была потрясена – нет, это слишком драматичное слово, – тем, что Эмма поведала ей. Может ли она держать это в тайне от своего брата? Шли часы, солнце ласково грело их кожу, и волны мягко плескались о белый песок острова, а Мэделин слушала и слушала и не могла поверить, и у нее мурашки бегали по коже…
Она была лучшей подругой Эммы. Но также она была сестрой Джека. Все это она пыталась довести до Эммы, садясь в машину. Когда Мэделин, наконец, заговорила, она сказала Эмме, что не сможет сдержаться, что хотя она любит Эмму и уважает ее право выбора, она не может отказаться от брата, ведь она сестра Джека.
И родная тетя Нелл.
Мэделин считала, что поступок Эммы нанесет сильный удар Нелл. Уик-энд заканчивался, но у них еще оставались часы, нужные для дороги домой. Между ними возникло некое напряжение; Мэделин пыталась заставить себя сказать что-то, что не звучало бы ханжески. Эмма должна была понять, что у Мэделин растет возмущение и неодобрение, досада и отвращение к тому, о чем она услышала. И ее охватил страх перед тем, как это отразится на Джеке, а главное на Нелл.
– Ты должна подумать о том, как это скажется на Нелл, – заговорила Мэделин очень мягко, когда они ехали через деревни Джорджии, восточнее Атланты, где Эмма собиралась ей показать, откуда происходил Ричард Кирсейдж.
– Как ты смеешь упрекать меня? Нелл – это все, о чем я думаю!
– Это незаметно по твоим поступкам.
– Ты думаешь, что беспокоишься о ней больше, чем я? Это моя дочь! – запальчиво закричала Эмма, ее правая рука взлетела в воздух – и сильный удар в лицо поразил Мэделин, заставив ее выпустить руль…
Она потеряла сознание, потом пришла в себя, она помнила, как поддерживала голову Эммы и опять теряла сознание от боли и ужаса. И потом, когда Джек сидел у ее больничной кровати, она, потрясенная рассказом Эммы и под воздействием лекарств, боли, выложила брату всю правду о случившемся, она ожидала встретить его понимание. Ведь она боялась за него и за Нелл, предупредила его, рискуя рассердить Эмму, потерять ее дружбу.
Но он все понял не так. К ужасу Мэделин, казалось, он порицал ее, а не Эмму. Или, может быть, он испытывал шок и стыд за то, что о его несчастье знала сестра. Он был в полном отчаянии от потери жены. Если бы он поверил в то, что Мэдди рассказала ему, ему пришлось бы увидеть все совершенно по-другому.
Сидя в своем доме в Провиденсе, Мэделин неотрывно смотрела на телефон и мечтала, чтобы он зазвонил снова. Она не раз слышала об отчуждении родственников в других семьях. Причины этого всегда казались ей такими несущественными, мелкими. В глубине души она всегда верила в то, что члены семьи всегда связаны между собой такими тесными узами, что такая вражда не могла долго существовать. Она допускала, что отчуждение могло возникнуть из-за денег или наследства. Братья и сестры в таком случае могли отдалиться. Но они всегда могли написать друг другу письмо и вряд ли считали, что стали навсегда чужими.
Как же она заблуждалась!
Самым ужасным потрясением было то, что был только один человек, который стал относиться к ней как к чужой. Именно он, ее родной брат, единолично принял решение закрыть перед ней дверь, перестать общаться, именно он, ее брат, решил, что его жизнь без нее будет легче. Ее никто не спросил. Ее лишили возможности что-то сказать в свою защиту…
