Я не был готов к тому, что скрывалось за аккуратно напечатанными словами.
Аноргазмия.
Кисты, миомы, бесплодие.
Я не мог оторвать взгляд от страницы, хотя знал, что переступаю черту, к которой Елена никогда бы не дала мне доступ.
Madonna Santa[93], трудно было понять, какую жизнь прожила эта женщина за свои короткие двадцать семь лет.
Подонок-отец, постоянно в долгах перед мафией, нищета, в которой жили многие неапольские семьи, все ее братья и сестры, уехавшие на лучшие времена, пока она оставалась в адской дыре своей юности.
Затем новый мир, парень, которого она уважала, работа, ради которой она упорно трудилась.
Только для того, чтобы парень бросил ее ради ее гребаной сестры. Только для того, чтобы какой-то мудак-мафиози поставил под угрозу ее работу, заставив ее переехать к нему, потому что это соответствует его потребностям.
И это.
Проблемы с бесплодием и даже с простой способностью к оргазму.
Торе всегда говорил мне не судить кого-то, пока я не узнаю, через что он прошел, чтобы добраться до этого момента. Выжившие бывают разных форм и величин, и не все они выходят по ту сторону своей травмы сияющими и яркими, с надеждой и обновленным оптимизмом.
Некоторые из них были похожими на Елену, сломленные, а затем склеенные воедино благодаря решимости и стойкости духа.
Стоит ли удивляться, что мир считал эту женщину стервой?
После всего, через что ей пришлось пройти, было просто чудом, что она вообще улыбалась.
Я подумал о вечере с Авророй, когда Елена преобразилась на моих глазах. Это было похоже на то, как медведица, вышедшая из спячки, озлобленная и слегка агрессивная по отношению к внешнему миру, поворачивается к своему детенышу и вдруг становится такой теплой и любящей.
Улыбка, которой она одарила Аврору, то, как она заставила ее почувствовать себя сильной, просто дав ей игривое прозвище.
Именно в тот вечер я обнаружил истинную, нежную изнанку своего бойца и бесповоротно решил, что она должна стать моей.
Не только для того, чтобы владеть ею, потому что такой женщиной, как Елена, невозможно владеть, и это было частью ее мощного очарования.
Мне нужно было обладать ею, чтобы понять ее. Чтобы иметь привилегию разворачивать слой за слоем, пока я не доберусь до ее сердца. Когда-то я думал, что ее душа застыла насквозь, ледяной сосуд, используемый только для перекачки крови по телу, но теперь я начинал понимать правду.
В Елене Ломбарди было так много любви. Она была переполнена эмоциями, и не знала, как скрыть эту уязвимость от людей, если только за маской ледяного безразличия и холодного презрения. Она не столько не доверяла другим этот нежный, разбухший орган, сколько не доверяла себе, чтобы использовать его.
Какая чертова трагедия.
Я смотрел на ее спящее лицо, чувствуя, как мое собственное сердце смещается в груди, тектонические плиты моей жизни колеблются, чтобы вместить новое присутствие, которое я не собирался отпускать.
В тот момент я не думал ни о своей Семье, ни о своих обязанностях, ни о рисках, связанных с романом с моим адвокатом, женщиной, которая ненавидела многое из того, что я любил.
Я думал только о масштабах задачи, которую ставил перед собой, и о том, с каким рвением я отправлялся на ее решение.
Чтобы победить ее.
Потому что я решил точно так же, как я решил раскрыть убийство моей матери и спасти Козиму от ордена Диониса, что я покажу Елене Ломбарди, что значит жить и любить беззаботно.
И я бы сделал это, любя ее.
Для начала мне просто нужно обманом заставить ее опустить щиты на достаточно долгое время, чтобы я мог попробовать.
Глава 20
Елена
Я проснулась от того, что кто-то сидел на краю моей кровати, положив руку мне на щеку. Сразу же я подумала, что это Данте, но аромат был не тот. Рука была грубой и широкой, как у мужчины, но в аромате чувствовались специи и мускус, а не яркий привкус лимона и перца, который принадлежал Данте.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Когда я отодвинула маску, я была потрясена, увидев своего брата, Себастьяна, сидящего на кровати рядом со мной.
Я не видела его несколько месяцев, но в этом не было ничего необычного. В конце прошлого года он переехал в Лос-Анджелес, чтобы быть ближе к съемкам фильма, и, хотя он часто навещал меня, я не всегда находила время, чтобы увидеться с ним, а он не всегда спрашивал. Между нами не было плохой связи, как между мной и Жизель, но имелась… настороженность. У нас обоих были демоны, и мы слишком несовместимы, чтобы надолго уживаться друг с другом.
Но увидев его в своей комнате, все еще не отошедшая от анестезии и эмоционально взволнованная тем, как операция повлияет на мою жизнь, я, к своему ужасу, почувствовала, что на глаза навернулись слезы.
— Patatino[94], — прошептала я сквозь осипшее горло, прежде чем осторожно попыталась сесть повыше на башне из подушек, чтобы придать себе угол в сорок пять градусов.
Его ухмылка была великолепной, но, опять же, все в близнецах было чистой красотой. Я запечатлела, как его золотые глаза в уголках складываются в очаровательные гусиные лапки и как его широкий, полный рот раскрывается в идеально симметричной улыбке. Его черные волосы были длинными на макушке и короткими по бокам — модная стрижка для одного из горячих молодых актеров нашего времени. Он выглядел, конечно, красивым, но и немного потерянным где-то в глубине этих тигровых карих глаз.
— Хей, леди.
Честно говоря, я забыла это прозвище. Он так давно не называл меня так ласково, леди Елена или синьора Елена, потому что я всегда укоряла его за манеры и приличия, пока он рос.
Мне было больно, и это было совершенно не в моем характере, но я поддалась импульсу и осторожно наклонилась вперед, обнимая младшего брата.
Он тихонько засмеялся мне в ухо, обнимая меня в ответ, прижимая к своей сильной груди, как будто я была ребенком. Я все еще помню, как в четырнадцать у него произошёл скачок роста. В один день он был маленьким тощим ребенком, ниже и худее меня, а в следующий момент я уже выгибала шею, чтобы посмотреть ему в глаза.
Слезы, упрямо отказывающиеся оставить мои глаза в покое, набухали в моих протоках и медленно скатывались с края век на щеки.
— Эй, эй, — прошептал он, его знакомый баритон с легким акцентом звучал мягко и успокаивающе. — В чем дело? Мне кажется, я не видел, чтобы ты плакала много лет.
Я слабо рассмеялась, отстранившись от него, вытирая слезы на щеках кончиками пальцев.
— Я бы сказала, что это из-за наркоза, но в последнее время я немного… не в себе. Наверное, меня застало врасплох то, как сильно я по тебе скучала.
Было больно видеть удивление на лице Себа, но я знала, что заслужила это. Я не могла вспомнить, когда в последний раз говорила ему, что скучаю по нему, не говоря уже о том, что люблю его или горжусь им.
А я гордилась.
Так гордилась им.
Так любила человека, в которого он превратился вопреки всему.
Слезы жгли мои глаза, но я не позволила им упасть.
— Я тоже рад тебя видеть, sorella mia[95] , — наконец сказал он с искренней улыбкой, потянувшись за локон. — Прошло слишком много времени.
— Да, — согласилась я, прежде чем мне пришло в голову, что мы находились в квартире Данте в Верхнем Ист-Сайде. Как, черт возьми, Себастьян вообще узнал, что я здесь? — Как ты здесь оказался?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Юмор исчез с его лица, сменившись нехарактерной хмуростью.
— Данте ответил на твой телефонный звонок, когда я позвонил ранее, чтобы узнать, могу ли я остаться у тебя на выходные. Он сказал мне, что ты была в больнице и только что вернулась оттуда. Почему ты не сказала мне, Лена?"
Я поджала нижнюю губу, жалея, что не накрасилась, чтобы хоть как-то защитить себя от пристального взгляда этих глаз.
