Из палатки появилась встревоженная Настя. Юлька и Сенька начали на два голоса, торопливо и вразброд объяснять, что случилось. Не дослушав их, Настя повернулась к костру возле палатки, бросила в огонь охапку веток, и гудящее пламя сразу же взметнулось вверх. Потом она побежала в шатёр и принесла перину с двумя подушками, расстелила это всё прямо на земле у самого костра, кивнула Сеньке:
– Клади сюда, чяворо! К огню поближе!
Сенька бережно опустил свою ношу на перину. Юлька метнулась к себе в палатку и вернулась с огромной кашемировой шалью.
– Вот, дай укутаю! Сейчас мигом согреешься!
– Спа-си-бо… – едва выговорила Мери.
– Не болтай покуда! – строго приказала Копчёнка. – Сиди, грейся и Настю слушайся! Она тебя вылечит! Сейчас чаёк будет! У-у, подружка, мы ещё на твоей свадьбе пятки посбиваем! Ишь чего, помирать вздумала! Эй, эй, только не засыпай, горяченького попить надо!
– Держи ей голову, – велела Настя, снимая с углей прокопчённый чайник и наливая в большую железную кружку дегтярно-чёрного густого чая. – Что ты на всё поле кричала, будто у тебя сахар есть?
– Есть! И хлеб есть! И вобла! – Юлька, спохватившись, принялась развязывать торбу. Большой кусок жёлтого сахара утонул в кружке. Настя тщательно размешала его и поднесла кружку к лицу Мери. Юлька сидела рядом, придерживая голову девушки.
– Пей, милая, – ласково сказала Настя. – Пей понемножку. Чай горячий, кровь оживит, согреет… пей! Ты к своим пришла, всё теперь счастливо, всё хорошо будет… Вот, давай с ложечки, красавица моя, помаленечку… Я тебе потом ещё сухарик размочу.
Мери слабо улыбнулась. Старой цыганке удалось споить ей с ложки полкружки сладкого чая, а обещанного сухаря девушка так и не получила – потому что уснула мёртвым сном на груди у Юльки ещё до того, как Настя успела приготовить для неожиданной гостьи хлебную тюрю в миске.
Вечером у палатки Ильи горел огромный костёр: в него сволокли весь хворост, который удалось найти. У костра, крепко обнявшись и вцепившись друг в дружку так, словно через полчаса им нужно было умирать, сидели Мери и пришедшая наконец в себя Дина. Дина всхлипывала без слёз, судорожно уткнувшись в плечо подруги и срывающимся шёпотом повторяя: «Это ты… ты… ты… Счастье моё, радость, Меришка… Слава богу, слава богу…» Мери гладила волосы подруги, растрепавшиеся, давно выбившиеся из причёски, изредка морщилась, натыкаясь ладонью на запутавшийся в них старый, сухой репей. Поднимая глаза, видела сидящих и стоящих возле костра цыган, по лицам которых прыгали красные сполохи огня. Ближе всех к ней сидела Дарья – уже одетая по-таборному, в платке на волосах, уже не плачущая. Её сухие, воспалённые глаза пристально смотрели на Мери, и княжна рассказывала. Рассказывала, как проснулась в телеге, одна, в поле, посреди ночи. Как кричала, зовя мать и Серафима, как бегала, умирая от ужаса, скользя по грязи и падая, по страшному, непроглядному полю, как никто не отзывался на её крики, как кто-то страшно выл на краю леса, и она даже не могла определить, зверь это или человек. Как откуда-то издалека до неё донеслись резкие хлопки не то выстрелов, не то звонких ударов по железу, внезапно отрезвившие её и заставившие очертя голову кинуться назад, к телеге, стоящей с задранными к чёрному небу оглоблями. Зарывшись с головой в сено, дрожа, плача и вспоминая все молитвы, Мери просидела там до утра. Когда же из низких снежных туч вывалился кисельной полосой блёклый рассвет, она, стуча зубами и кутаясь в шаль, вылезла из телеги, снова осмотрела безлюдное поле и никого не нашла. Лишь по следам и притоптанному жнивью было заметно, что ночью сюда подъезжали на лошадях. Чуть поодаль Мери обнаружила скомканный платок матери. Следы лошадей и людей уводили по дороге к городу. Мери плотнее завернулась в шаль и пошла по ним.
Город оказался Серпуховом, но это было всё, что девушке удалось узнать. Ей объяснили, где находится штаб красных войск и здание тюрьмы, несколько дней Мери бродила вокруг, пытаясь заглянуть в окна. Зачем – она сама не знала. В городе у неё не было никаких знакомых, поэтому рассчитывать на чьё-либо участие Мери не могла. Пойти в комиссариат, чтобы там узнать о судьбе матери, девушка не решилась, да и что бы она сказала? Что она, княжна Дадешкелиани, бежала из Москвы и теперь ищет мать, вдову царского генерала, пропавшую из телеги среди ночи вместе с возницей и лошадью? Мери попыталась покрутиться по базару в надежде, что сойдёт за цыганку, и узнать хоть что-то от местных обитателей, но на её осторожные вопросы бабы только недоверчиво качали головами и подозрительно оглядывали юную светлолицую цыганочку с явным благородным выговором. В конце концов одна молодуха с загорелым жёстким лицом, продающая совсем новые валенки, сказала ей в упор: «Вы бы не ходили, барышня, не расспрашивали. Ещё, не ровён час, попадётесь власти-то. Сами знаете, как с вами чичас. Коли ищете кого, так уж, верно, не найдёте. Вон, кажну ночь в балке людей стреляют. Днём заарестовывают, а ночью стреляют. Туда ж хотите? Ехали б вы отсюда подобру-поздорову, уж очень тут у нас лютуют. А валеночек вот не хотите лучше? За вашу шаль отдам!»
Приобрести валенки Мери отказалась и вышла с базара ни жива ни мертва. Она сама не поняла, как ноги вынесли её к станции – длинной, голой и пустой платформе, по колено залитой уже подмёрзшей грязью. Присев на какой-то обрубок, Мери попыталась решить, что же ей делать. Страшно, до одури хотелось есть: уже несколько дней во рту не было ни крошки. Холод пронизывал до костей, забираясь под шаль, в рваных ботинках противно чмокала, согреваясь, вода. Денег не было ни копейки, продать тоже было нечего: Мери понимала, что, расставшись на базаре с шалью, немедленно замёрзнет. Негде было ночевать, некуда идти, узнать хоть что-то о судьбе матери было не у кого. В глубине души Мери чувствовала: лучше ей этого и не знать. Всё равно она никогда не решится даже близко подойти к той балке, где… каждую ночь… В глазах потемнело, Мери поспешно потёрла веки пальцами, опасаясь хлопнуться в обморок здесь, посреди пустой, замёрзшей платформы. В это время вдали послышался пронзительный гудок паровоза, и из тумана проявились деревянные крыши вагонов. Когда поезд подошёл и на перрон посыпались солдаты, Мери – откуда только силы взялись? – спрыгнула с платформы и кубарем закатилась под неё. И там, судя по всему, лишилась чувств.
– …От голода, наверно, – закончила Мери свой рассказ.
– Это бог тебя спас… И ко мне прислал… – чуть слышно прошептала Дина, с новой силой обхватывая шею Мери руками.
Мери машинально погладила её волосы, снова тревожно подумав про себя: какая же подруга всё-таки горячая, не иначе – больна… обвела глазами цыган. На неё смотрели молча, внимательно. Прямо напротив, обхватив колени руками, в шинели, накинутой на плечи, сидел Сенька, вертел в пальцах нож. Мери хотела улыбнуться парню и просто сказать спасибо за то, что он выволок её сегодня из-под платформы, под которой она, скорее всего, и умерла бы, не найди её цыгане. Но все силы ушли на этот недолгий рассказ перед табором, и девушка чувствовала, что больше не сможет произнести ни слова – даже если цыгане теперь прогонят её прочь. А те всё молчали, смотрели на неё, и рыжие отблески огня метались, скользили по их сумрачным лицам. На плече у Мери взахлёб рыдала Дина. А сверху, ехидно ухмыляясь, глядела белая ущербная луна. Мери снова потрогала пылающий лоб подруги, прислушалась к её дыханию. И, повернувшись к Дарье, сказала:
