Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я думала, а что мне ещё остаётся. Мне уже казалось, что имеет смысл сдать её в интернат. Но это только ухудшило бы всё.
Кристину отправили бы в центральный интернат на Оленхое-штрассе. А именно от этого меня предостерегала одна учительница. Она говорила, что девочки там становятся проститутками все до одной.
Я видела только один выход: Кристина должна сейчас же уехать из Берлина.
Навсегда! Хочет она этого или не хочет! Прочь из этой трясины, куда её снова и снова затаскивает героин. Туда, где она будет в безопасности. Принять её могла моя мама в Гессене и свояченица в Шлезвиг-Гольштейне. На утро я объявила ей своё решение, и Кристина выслушала его очень тихо и растерянно. Я уже начала необходимые приготовления, но тут Кристина на коленях приползла в раскаянии и сказала, что хочет в клинику. Она нашла одно место. В «Наркононе».
У меня как камень с души упал. Потому что я всё же не была уверена, что она справится без терапии и не удерёт от моих родственников.
Подробностей о «Наркононе» я не знала: знала только, что там надо платить. За два дня до её дня рождения мы взяли такси и поехали на приём в «Нарконон».
Милый молодой человек провёл с нами обязательную беседу, поздравил нас с нашим правильным решением и уверил меня в том, что больше беспокоиться мне не следует. Лечение в их клинике, как правило, заканчивается полным успехом – я могу быть спокойна. И у меня действительно на душе полегчало.
Тогда он дал мне подписать договор. Пятьдесят две марки в день и задаток на четыре недели. Это было больше, чем я получала чистыми. Но что с того?! Кроме того молодой человек обнадежил меня, сказав, что окружное управление наверняка пойдёт на то, чтобы возместить мне расходы.
На следующий день я наскребла пятьсот марок. Потом взяла кредит на тысячу и привезла им деньги. Был как раз «родительский день». Программу «родительского дня» вёл какой-то бывший, якобы, наркоман. Страшное прошлое совершенно не оставило на нём следов. Благодаря «Нарконону», сказал наркоман, он стал другим человеком, и это очень импонировало нам, родителям. Он заверил меня, что Кристина делает выдающиеся успехи.
В действительности, они просто играли театр перед нами и зарились на наши деньги. Позже я узнала из газет, что «Нарконон» этот принадлежит какой-то сомнительной американской секте, которая не прочь подзаработать на страхе и отчаянии родителей.
Тогда я так и не смогла разобраться, что ребёнок попросту попал в лапы жуликов. Пока что я думала, что Кристина в хороших руках. И там я хотела оставить её подольше. То есть: мне нужны были деньги.
Я обегала всех чиновников, но никто не хотел браться за дело. И никто не хотел сказать мне правду о «Наркононе». Я чувствовала себя обескураженной и обманутой. Мне уже казалось, что я просто понапрасну трачу время этих почтенных людей. Один из чиновников, наконец, сказал мне, что нужно иметь официальное медицинское свидетельство о наркомании Кристины, чтобы составить запрос на возмещение расходов. Я подумала – он шутит. Каждый, кто хоть немного понимал в деле, мог всё видеть своими собственными глазами. Но – это чиновники! Просто, когда я через две недели получила приглашение к врачу, оказалось, что Кристина сбежала из клиники – уже в третий раз.
Я ревела в три ручья. Я думала: опять, опять всё сначала! И я каждый раз надеялась, что ну вот теперь-то получится! С моим другом мы отправились на поиски Кристины. По утрам мы обыскивали Хазенхайде, вечером – центр, все дискотеки и вокзалы. Мы искали её повсюду, где были точки. Каждый день, каждую ночь мы выходили искать её. Обшарили все туалеты в центре. Заявили в полицию, и полиция объявила её в розыск. Где-то же она должна была появиться!
Ох, лучше всего я бы просто спряталась где-нибудь. Я так боялась! Боялась звонка: ваша дочь мертва… Я вся была клубок нервов. Я ничего не хотела уже, и каждое утро мне приходилось заставлять себя вставать и идти на работу. Болело сердце. Левой рукой я почти не могла пошевелить – ночью она немела. В желудке творилось что-то невероятное. Руки и ноги болели, голова грозила развалиться. От меня оставалось только немного ходячего несчастья. Но больничный я не хотела брать.
Пошла к врачу, но он только подкинул дров. «Всё от нервов!» – сказал он после осмотра, и прописал мне валиум. Когда я ему рассказала, отчего эти нервы, он сказал, что пару дней назад к нему приходила девушка, – сказала, что она наркоманка, и спросила, что делать. «И что вы ей посоветовали?» – спросила я.
«Ничего, – ей остается только повесится, – ответил доктор. – Помочь тут нельзя».
Именно так он и сказал. И когда Кристина через неделю всё же объявилась в «Наркононе», я уже не могла этому радоваться. Не знаю, как будто что-то умерло во мне. По-моему, я сделала всё, что было в человеческих силах! Это не помогло.
Наоборот.
Все наши дела только ухудшались. Даже в «Наркононе» Кристине скорее навредили, чем помогли. Она внезапно изменилась там, стала вести себя вульгарно, совсем не по-женски, и была просто отвратительна…
Ещё в своё первое посещение наркононовской виллы я была изрядно озадачена.
Мне показалось, что Кристина будто стала мне чужой. Раньше, несмотря ни на что, у неё всё-таки оставалась какая-то внутренняя привязанность ко мне. Теперь же Кристина была как с дуба рухнула! Совершенно погашена, как после промывки мозгов.
В этой ситуации я и предложила моему бывшему мужу увезти Кристину в Западную Германию. Но, нет, – он хотел оставить её у себя! Сказал, что справится. А если она не будет слушаться, то он ей покажет!
Я не препятствовала ему. Я не знала, что говорить. Я сделала уже столько глупостей и теперь боялась, что все мои новые идеи только продолжат эту цепь ошибок.
Мы двинулись из «Нарконона» домой, но прежде папаша затащил меня в «Дятел», его любимый бар на Вуцки-аллее. Он всё хотел заказать мне чего-нибудь алкогольного, но я взяла только бутылку яблочного сока. Он сказал, что мне нужно совершенно окончательно бросить наркотики, ну – если я ещё жить хочу. Я сказала:
«Да я-то знаю! Именно поэтому я хотела там остаться».
Музыкальный автомат играл «Кровать в лугах». Несколько молодых людей стояли у бильярдного стола. Отец сказал, что вот, смотри: это – совершенно нормальная молодёжь. Я могла бы быстро найти себе здесь новых друзей и мне самой станет ясно, как это глупо – принимать наркотики.
Я почти не слушала его. Я была совершенно не в духе и хотела только, чтобы меня, наконец, оставили в покое. Я ненавидела весь мир: «Нарконон» казался мне той самой дверью в рай, которую отец только что захлопнул перед моим носом. Мы пришли домой, я взяла Дженни к себе в кровать и спросила у неё: «Дженни, ты знаешь людей?» Ответила себе: «Нет, ты их не знаешь…» Да, Дженни не знала людей; она подходила к каждому, радостно помахивая хвостом. Всех людей считала хорошими… Это-то мне и не нравилось в ней. Лучше, если бы она свирепо рычала на людей, и никому не доверяла.
Когда я проснулась, Дженни ещё не успела наделать в комнате, и я хотела сразу вывести её на улицу. Отец уже ушёл на работу. Оделась, подошла к двери – ха, как же, не тут-то было: дверь закрыта. Я налегла на ручку изо всех сил, нажимала на дверь, но она не подавалась. Я попыталась успокоиться и перевести дух, хотя это и было нелегко. Ну не может же быть, чтобы собственный отец запер тебя в клетке, как дикого зверя! Он же знал, в конце концов, что дома ещё собака, с ней надо гулять!
Я перевернула всю квартиру – должен же был отец где-то спрятать ключ. Ну, в конце концов, а вдруг пожар! Посмотрела под кроватью, за гардинами, даже в холодильнике. Нигде ничего… Я даже не могла разозлиться как следует – мне срочно нужно было что-то сделать с Дженни, пока она не обоссала все ковры. Я вывела её на балкон, и она всё поняла.
Потом я уже от нечего делать осмотрела нашу старую квартиру, в которой меня теперь заперли. Она почти не изменилась. Спальня была пуста, потому что мама забрала с собой все кровати. В гостиной, правда, стоял новый диван. Новый цветной телевизор… Фикус убрали, и бамбукового куста, которым отец дубасил меня раньше, тоже не было видно. Вместо него стоял баобаб.
