С почти отвесного склона Сьерра-Путаны ползли в котловину яркие шары, иные с горошину, иные десять метров в диаметре, это завораживало, это вселяло в душу почтение и трепет, не один герой, впервые видя эту картину, прямо на месте от ужаса и обделался, но ни единый член свиты Президента и императора, не говоря, конечно, о них самих, — конечно, не обделался: горит, ну и пусть себе горит, хотя красиво так ложатся на город молнии, танцуют, разматываясь, как чалма, зажигая все, что может гореть и оставляя на коже стоящих поблизости людей то узор, то надпись на неизвестном языке, то горный пейзаж, то портрет Президента, то портрет императора в манере Бердслея, но танец молний длился уже давно, а вот за каким лешим ошивается над котловиной всем известный дириозавр, даже близко знакомый с чудовищем Шелковников не мог с ним связаться, мешали электрические разряды, чем больше молний текло по склону, тем более низкие круги описывал дириозавр, в очередной заход он проплыл буквально в десяти футах от лестницы, с которой император и Президент созерцали стихийное бедствие; но тогда из-за их спин выступил чрезвычайный и полномочный посол Российской Империи в Республике Сальварсан Глеб Углов, он сорвал чехол с длинного предмета, который носил у левого бедра вместо шпаги, это оказался старинный вологодский валек для стирки белья, Углов поймал на конец валька шаровую молнию и, совершенно не ведая, что творит, забросил ее в разверстую пасть летающего чудовища. Павел даже не успел спихнуть посла с лестницы, хотя вообще-то это следовало сделать за самовольный хоккей с огнем, но ящер вновь приблизился, и Углов вновь запулил шайбу прямо в дириозаврову пасть, и вновь ящер вернулся, явно прося третью порцию, и получил ее, а потом сам накинулся на лавину молний и стал набивать ими свои защечные мешки, так продолжался час, второй, третий, потом поток молний стал иссякать, пожары в городе сделали свое дело, Эль Боло дель Фуэго все-таки сгорел окончательно, и в наступающем рассвете все смогли увидеть, как четырехсотметровый ящер, раздувшийся от принятого защечно горячительного, грузно поднялся на излюбленную им высоту в три километра и взял курс на северо-восток, в воздушные просторы Карибского моря, намереваясь пересечь Атлантический океан, достичь родного, на весь мир прославленного устрицами городка под названием Аркашон, лечь поверх тамошней прибрежной достопримечательности, известной как «Пилатова дюна», и там проглотить все, нахватанное в защечные мешки, — именно это и случилось на следующий день, дюна была безвозвратно раздавлена, а посредине оплавленной вмятины сидел жизнерадостный, хотя и смертельно усталый майор военно-трансформационных сил США, наконец-то, путем поглощения сальварсанской дистиллированной плазмы сорта «Шаровая молния», вновь приобретший человеческий облик; майор намеревался немедленно направиться в Париж, в издательство «Галлимар», и заключить договор на издание сенсационной книги мемуаров «Как я был разными вещами», целиком надиктованной им на кассетный мозгофон в бытность дириозавром, — пока что Рампалю не приходило в голову, что мемуары он сочинил по-английски, а отнюдь не каждый день «Галлимар» горит желанием издавать книги американских шпионов, да еще по-английски сочиненные.
Смотреть на пожарище Эль Боло дель Фуэго поутру было неинтересно, зато предстоял еще визит на президентскую кофейную плантацию, катание на катамаране по озеру Санта-Катарина, осмотр музея хрениров, бал в тайваньском посольстве, запуск первого русско-сальварсанского телевизионного спутника, посещение дипломатического ресторана «Доминик», торжественное открытие муниципально-водонасосного ведомства, того, на котором все ленточку никак на дверях четвертый год разрезать было некому, бал в гренландском посольстве, подписание договора о вечной дружбе и бескорыстном сотрудничестве, запуск в озеро Санта-Катарина золотоперых подлещиков и дрессированных одним из гренландских принцев стерлядей, и еще многое другое, о чем невозможно рассказать на страницах одной всего-то главы, которую в романе осаждает враждебное по стилю реалистически-реальное окружение, — но все это состоялось, и тысячи врагов Сальварсана и России долгие годы мучились коликами в желчном пузыре и прочих потрохах, глядя на то, как растет и ширится российско-сальварсанская дружба, скрепленная родственными узами монарха и Президента, как бросают в воздух свои головные уборы мулатки-анастезийки, которых удостоил если не посещения, то хотя бы мутно-голубого, ласкового взгляда этот настоящий мужчина из далекой северной страны, — а уж они-то, мой генерал, они-то знают толк в мужиках!
Десять дней официального визита пролетели как один, назначенное на них солнечное затмение было отменено, дабы не омрачать радости от встречи с высоким гостем, — а затем все десять лайнеров снова выстроились на аэродроме Сан-Шапиро. Грузовые отсеки их отнюдь не были пусты; Павел увозил домой сотню копий с любимой картины Президента, висящей в его кабинете, с «Портрета священнослужителя»: Павел, мельком глянув на него у Президента, с уважением спросил: «Репин?», а Романьос уточнил: «Тициан», копии были изготовлены и отгружены в Россию; вместе с императором в Россию отбывал и г-н Дионисиос Порфириос в количестве одного человека, для обследования России на предмет оборотневых ресурсов страны и вербовки их в целях борьбы с засильем гринго; ждали также и еще одного путешественника, ибо на пятый день визита императора весь Сальварсан потрясла новость о чуде, явленном на плоскогорье Сан-Президенте: старая-старая восковая пальма изогнулась над юным настройщиком роялей, указала на него одним из своих листьев и скрипучим голосом благословила на путешествие в Россию, а зачем — это он там разберется сам; гость опаздывал, но из-за него отлет отменять бы никто не стал, — целый самолет загрузили отборным рисом с президентской плантации, этот рис лучше всех иных годился для художественной резьбы, а Павел собирался возродить в стране отцовское искусство, — и многое другое еще везли из Сальварсана в Россию императорские лайнеры. Павел из своего окна смотрел на огромное черное здание, на то, как обсели его стервятники-урубу и долбят клювами, но его размышления заглушил рев моторов, десять лайнеров все как один взмыли в голубой океан и направились в родимые свои далекие дали, — и в этот миг на бетонную площадку сан-шапирского аэродрома выбежал сухощавый человек, явный горец, он пытался догнать хотя бы последний самолет и не успевал, тогда подпрыгнул в воздух, перекувырнулся, и вот уже по бетонной полосе вослед лайнеру мчался крупный, матерый самец пумы, но и он едва поспевал за самолетом, о дальнейшем в народе ходили слухи разные, то ли пуморотня смело с бетонки воздушной струей, то ли испепелило президентским взглядом, то ли он успел ухватиться за складывающееся шасси и все-таки влезть в самолет, верной была последняя теория, поэтому ей не верил никто, но все помнили, как из-за изгороди для провожающих генерал Марсель-Бертран Унион взял хищника на прицел своего американского автомата «М-16», а Президент спокойно опустил ствол генеральской «волыны» жестом, из которого явствовало, что ни уроженцы провинции Сан-Президенте, ни обычные пумы, ни покидающие страну гости Верного Соратника Брата Народа в настоящий момент главу республики Сальварсан совершенно не волнуют.
9
Каковы гости, таков и пир.
ВЛАДИМИР ДАЛЬ. ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ ЖИВОГО ВЕЛИКОРУССКОГО ЯЗЫКА, Т.3
Позади Сары была тьма, впереди тоже мрак. Помнится, для начала Сара хватил стакан Шато-Марго, а потом еще такой же — водки. Потом было полстакана неизвестно чего, очень липкого, пахло персиком, а потом опять Шато-Марго. Голова у Сары болела, но в основном потому, что потолок подземного хода оказался очень низким, Сара постоянно ударялся затылком, хоть и двигался на четвереньках. Временами он ложился на сырой пол, прижимал портфель к животу, нашаривал среди всяких повседневно необходимых вещей — клизмы, трусиков и другого подобного — бутылку «Абсолюта-Цитрон», взятую со стола на маршальской полукруглой веранде, и делал мощный глоток. Бутылка была литровая, но подземный ход тоже длинный, и Сара сомневался, что до конца тоннеля выпивки хватит. А еще больше сомневался, что в этот тоннель вообще стоило лезть, хотя вот что-то повлекло же…
В лицо его обычно звали Сарой — когда о нем вообще вспоминали, а это случалось редко, — за глаза не иначе как «старушкой». Что на самом деле зовут его Владислав Арсенович, вряд ли кто помнил в здешнем кругу. Круг нынче вовсю «отрывался» на даче дезертировавшего без вести маршала, которую в древлепожизненное пользование получила молодая княгиня Ледовитая, заявившая о помолвке с юным царевичем Иоанном. Плевать было княгине, что царевич десятка на полтора лет ее моложе, только сетовала, что не очень мальчик шерстист. Над этим Сара не размышлял, раз уж Милада его на пьянку пригласил, то фиг с ними, с натуралками и царевичами, Саре до боли хотелось, чтобы парагваевцы считали его «своим», а как-то не получалось.
