Революционная традиция иногда выныривает поразительно. Когда-то в 1876 А. Бибергаль был осуждён за участие в демонстрации на Казанской площади. И вот его старшая дочь поступила в Петербург на высшие курсы – и в 1901, в точное 25-летие митинга на Казанской площади, арестована там же. (А в 1908, в эсеровской группе, получила каторгу за покушение на в. кн. Владимира Александровича.)
Да российские революционеры с годами всё больше нуждались в еврейском соучастии, всё больше понимали выгоду использовать евреев как зажигательную смесь в революции, использовать их двойной порыв: против стеснений национальных и стеснений экономических.
В 1883 в Женеве возникает как бы голова нарождающейся российской социал-демократии: Группа Освобождения Труда. Её основали – наряду с Плехановым и Верой Засулич – Л. Дейч и П. Аксельрод[795]. (С 1885 вступил вместо умершего Игнатова – Ингерман.)
В поддержку им в России в массе разбредшихся и потерянных чернопередельцев (численно они намного превосходили народовольцев) группируется течение, следующее «Освобождению Труда», – «освобожденцы». Среди них видим немало еврейской молодёжи; из более известных можно отметить: Израиля Гельфанда (тот самый будущий могучий Парвус), Рафаила Соловейчика. В 1889, когда Соловейчик, объезжавший многие города России для налаженья революционной работы, был арестован, то по делу его шли, надо понять, тоже «освобожденцы», и среди них тоже еврейские имена[796]. – К этому же социал-демократическому направлению принадлежал и Давид Гольдендах – впоследствии довольно знаменитый большевик «Рязанов» (как раз в 1889 бежавший из Одессы за границу от воинской повинности)[797].
Но и группа народовольцев, даже после разгрома их, «была тоже довольно многочисленна. В неё, например, входили: Дембо, Рудевич, Мандельштам, Борис Рейнштейн, Людвиг Нагель, Век, Софья Шенцис, Филиппео, Левентис, Шефтель, Варнеховский и другие»[798].
Стало быть, ещё сохранялись силы для революционного состязания и для теоретических споров между народовольцами, чернопередельцами и «освобожденцами». Используемый тут трёхтомник 20-х советских годов, «Историко-Революционный Сборник», – содержит в изнурительном потяготном словообилии эти споры, которые велись в представлении, что они важнее и выше всех вопросов мировой мысли и всемирной истории; в их подробностях – убийственный материал о духовном содержании российских революционеров 80-90-х годов, может быть ещё дождущийся своего исследователя.
Но с 30-х советских годов на смену горделивым, подробным и поимённым перечислениям всего и всех, причастных революции, в историко-политических публикациях возникло какое-то неестественное табу на упоминание роли и численности именно евреев в российском революционном движении, и ссылки на то с тех пор воспринимаются болезненно. Однако всякое сознательное умолчание в истории – и не морально, и опасно: оно только порождает впоследствии обратное преувеличение.
Как пишет Еврейская Энциклопедия, «учесть действительное значение еврейского элемента в общерусском освободительном движении, дать ему определённое статистическое выражение, не представляется возможным»[799], но некоторая картина рисуется из разных источников.
Гессен сообщает, что «среди 376 лиц, привлечённых за первое полугодие 1879 г. в качестве обвиняемых по государственным преступлениям, евреи составили всего 4%», а из судимых перед сенатом в течение 1880, «среди 1.054 лиц… евреи составляли 6 1/2%»[800]. Похожие оценки можем найти и у других авторов.
Но из десятилетия к десятилетию в революционном движении появляется евреев всё больше, их роль – заметней и влиятельней. В первые годы советской власти, когда это чтилось в гордость, видный коммунист Лурье-Ларин сообщил нам: «В царских тюрьмах и ссылке евреи обычно составляли около четверти всех арестованных и сосланных»[801]. – А марксистский историк М. Н. Покровский оценивал по данным различных съездов, что «евреи составля[ли] от 1 /4 до 1 /3 организаторского слоя всех революционных партий»[802]. (Современная Еврейская Энциклопедия выражает сомнение в этой оценке.)
В 1903 Витте во встрече с Герцлем указал, что, составляя менее 5% населения России, 6 миллионов из 136, евреи рекрутируют из себя 50% революционеров[803].
Командующий Сибирским Военным Округом генерал Н.Н. Сухотин составил на 1 января 1905 года статистику политических поднадзорных во всей Сибири по национальностям. И оказалось: русских – 1.898 (42 %), евреев – 1.678 (37%), поляков 624 (14%), кавказцев 147, прибалтов 85, прочих 94. (Конечно, эти данные только по ссыльным, без тюрем и каторги, и только за 1904 год, но всё же дают возможность огляда.) Ещё интересна там другая строка: «в том числе скрывшихся». И здесь процентное соотношение меняется так: русских – 17%, евреев – 64%, остальных 19%[804].
Вот свидетельствовал В. Шульгин: в 1899 в Киеве получили известия о петербургских студенческих волнениях. «Длиннейшие коридоры университета были заполнены жужжащей студенческой толпой. Меня поразило преобладание евреев в этой толпе. Было их более или менее, чем русских, я не знаю, но несомненно они «преобладали», т. е. они руководили этим мятущимся месивом в тужурках». Дальше – стали выбрасывать из аудиторий профессоров и небастующих студентов. Затем эта «чистая, святая молодёжь» подделала фотографические карточки, на которых было изображено избиение студентов казаками; эти карточки выдавались за моментальные снимки с «натуры», а были – фотографиями с рисунков. «Не все евреи были левыми… отдельные студенты евреи были на нашей стороне» – зато потом они много потерпели, в обществе их травили. И: «роль евреев в революционировании университетов была поистине примечательна и совершенно не соответствовала их численности в стране»[805].
Милюков называл это: «легенды о революционности евреев… им[людям из правительства] нужна легенда, как примитивному человеку нужна рифмованная проза»[806]. А Г. П. Федотов писал, напротив: «Еврейство… освобождённое духовно с 80-х годов… подобно русской интеллигенции Петровской эпохи, максимально беспочвенно, интернационально по сознанию и необычайно активно… сразу же занимает в русской революции руководящее место… На моральный облик русского революционера оно наложило резкий и тёмный отпечаток»[807]. – С 80-х годов сливаются русская и еврейская интеллигенции не только в общем революционном деле, но и во всех духовных увлечениях, особенно в пламенной беспочвенности.
Рядовому современнику (Зинаида Алтайская, орловская корреспондентка писателя Фёдора Крюкова) в начале XX века эта еврейская молодёжь виделась так: «… их уменье и любовь к борьбе. А какие планы – широкие, неустрашимые! Есть у них нечто своё, выбеленное и дорогое. Как обидно, завидно!» – то есть что русская молодёжь не такова.
М. Агурский высказывает такое соображение: «что участие в революционном движении было своего рода[более] «приличной» ассимиляцией», нежели обычная ассимиляция, требовавшая крещения; и к тому же выглядело особенно благородно потому, что означало как бы и бунт против собственной еврейской буржуазии[808] – и против собственной религии, теперь поставляемой революционерами в ничто.
Однако эта «приличная» ассимиляция никак не была полной и даже подлинной: многие поспешливые молодые люди оторвались от своей почвы, но и не вросли в русскую, они остались вне наций и культур – тот самый материал, который так и нужен для интер – национализма.
А так как еврейское равноправие оставалось одним из главных лозунгов всероссийского революционного движения, то в голове и в груди каждого такого еврейского юноши, пошедшего в российскую революцию, сохранялось, что он продолжает служить интересам еврейства: занимаясь революцией, он тем самым борется и за еврейское равноправие. Парвус выдвинул, всегда отстаивал, внушал молодым тезис (и взял его себе задачей на всю жизнь): освобождение евреев в России может осуществиться только свержением царской власти.
И такое понимание поддерживалось влиянием пожилой, состоятельной, устойчивой, вовсе не авантюрной части российского еврейства: её настроение было с конца XIX в. – постоянное раздражение против российского образа правления, – и в этом идеологическом поле воспитывалась молодёжь ещё и до своего отпочкования от еврейства. Отмечал и видный бундовец М. Рафес, что на рубеже XIX-XX века «еврейская буржуазия выявляла свои чаяния и надежды, которые она возлагала на развитие революционного движения… симпатии должны были занять место прежнего отрицательного к нему отношения»[809].
