– Уйти?
– В отставку. Мы тебе добудем новое имя или добавим надежности теперешнему. Найдем тебе работу на Церере, Ганимеде или здесь. Все равно. Со временем дашь знать Киту и его жене. Никто о тебе плохо не подумает, если так решишь.
– Не знаю, – сказал Алекс.
– Ты мне нужен на сто процентов или не нужен совсем. Алекс поскреб подбородок. Принтер звякнул, завершив работу, но Алекс не стал открывать его и забирать новую подпорку.
– Это ты говоришь как капитан корабля, – сказал он. – Знаешь, у тебя даже голос изменился, как стала командовать. Немножко, но есть такое дело. В общем, капитана я услышал и понял. А вот друга я прошу об услуге.
«Никаких услуг, никаких компромиссов, либо ты с нами, либо уходишь», – чуть не сорвалось с ее губ.
– О какой? – спросила она.
– Согласуй это дело с Наоми. И если она скажет – это ошибка, послушай ее. Выслушай ее.
Все в ней восстало против этой мысли. Старая ссора стянула нутро в узел тверже камня. Однако…
– А если она поддержит?
Алекс расправил плечи, тверже уперся ногами в пол и дружески улыбнулся ей. Никто на корабле не увидел бы в его позе Амоса – кроме нее.
– Тогда надерем ублюдкам задницы, – сказал он.
Интерлюдия. Танцующий медведь
Холдена разбудил пролившийся в высокое окно рассвет и скользящие по потолку тени. Остатки сна – что-то про забравшегося в водоочиститель крокодила, которого они с Наоми пытались выманить солонкой, – уже ускользали из памяти. Холден потянулся, зевнул и выволок себя из широкой постели с мягкими подушками и пушистым одеялом. Постоял немного в ногах кровати, вбирая в себя все. Цветы в вазе у окна. Тонкий узор тканых простыней. Пошевелил пальцами ног, ощутив теплый мягкий коврик. Повторил про себя ежеутреннюю мантру, которую твердил с самого начала:
Это – твоя камера. Ты в тюрьме. Не забывай.
И умиротворенно улыбнулся, потому что за ним наблюдали.
Душевая была облицована гладкими и красивыми речными камушками. Вода всегда оставалась теплой. Мыло пахло сандалом и сиренью. Полотенца – мягкие, толстые, белые, как свежий снег. Холден побрился перед зеркальцем – подогретым, чтобы не запотевало. Лаконская одежда – настоящая ткань, а не переработанная бумага, – выглаженная и чистая, ждала в шкафу. Он оделся, напевая памятный с детства легкий мотивчик, потому что его слушали.
На Лаконию он попал в куда менее удобной клетке. Его допрашивали в боксе. Его били. И в первые дни обрабатывали и приемами посерьезнее. А потом стали искушать свободой. И даже властью. Но дело могло обернуться гораздо хуже. Что ни говори, он участвовал в атаке, искалечившей станцию Медина и закончившейся рассеянием агентов подполья по всем системам империи. Кое-кто умудрился даже увести из-под носа у лаконцев один из первых истребителей. Холдену многое было известно о работе мединского подполья, о его участниках и о том, где их искать. А он остался жив, и ногти на пальцах уцелели, потому что он знал еще и кое-что о мертвом пространстве, объявившемся на «Буре» после применения магнитогенератора. И о таких же мертвых местах во всех системах помимо Сол. Он единственный среди людей – в сопровождении порабощенных останков детектива Миллера – побывал внутри станции чужаков и видел своими глазами судьбу создателей протомолекулы. И, едва ему это позволили, принялся лопатами скармливать лаконцам все, что знал. Призывал к сотрудничеству в деле, которое страшно недооценили, а между тем его знания о подполье устаревали с каждой неделей. Становились бесполезными. Его уже и не расспрашивали на эту тему.
Дуарте – мыслящий, образованный, культурный человек и убийца. Он очарователен и забавен, немного меланхоличен и, насколько мог судить Холден, совершено не сознает своего чудовищного честолюбия. Он, как религиозный фанатик, искренне верит, что любые его поступки оправдываются целью, ради которой совершены. Даже рванув к бессмертию – и прихватив дочь, чтобы тут же захлопнуть за собой двери, – Дуарте умудрился объяснить это суровой необходимостью во благо человечества. Он, прежде всего, был очаровательный маленький крысюк. Чем больше Холден начинал уважать и даже любить этого человека, тем старательнее напоминал себе, что имеет дело с чудовищем.
На двери был замок, но Холден им не управлял. Сунув в карман подаренный наладонник, он вышел во двор и закрыл за собой дверь. Кто захочет, сможет войти. И если им вздумается запереть его в комнате – или комнату от него, – тоже сумеют. Он сунул руки в карманы и гуляючи двинулся по окаймленной колоннадой дорожке. Дерн привезли на планету с Земли. Возможно, и почву тоже. Какой-то мелкий чиновник, вышедший во двор перед Холденом, развернулся и, не замечая, пролетел мимо. В этом смысле Холден был вроде газона. Декоративным.
Столовую они здесь отгрохали больше целой палубы «Росинанта». Светлые сводчатые потолки, открытая кухня, три дежурных повара в любое время дня и ночи. Несколько столиков у окна, дюжина разбросана по дворику с другой стороны. Свежие фрукты. Свежие яйца. Свежее мясо, сыр, рис. Всего понемножку. Изящество достигалось трудом и предусмотрительностью, а не бездумным мотовством. Преданность здесь ценилась выше богатства. Поразительно, как много узнаёшь о людях, просто несколько месяцев рассматривая со стороны то, что они построили.
Холден поставил на резной деревянный поднос тарелку риса с рыбой – как обычно. И блюдце с дыней и клубникой. И кофе слабой обжарки в белой керамической чашке величиной с бульонную миску. Кортасар, в одиночестве устроившись в дальней нише, просматривал что-то на своем терминале. Холден в порядке самодисциплины улыбнулся ему и уселся напротив ученого социопата-вивисектора.
– Доброе утро, док, – начал он. – Давно вас не видел. Вселенная вас не обижает?
Кортасар закрыл файл, который читал, однако Холден успел разобрать слова «неограниченный гомеостаз». Он не совсем понимал их значение и посмотреть не мог без того, чтобы кто-то об этом не узнал.
– Жизнь прекрасна, – ответил Кортасар и, судя по блеску глаз, сказал правду. Что, вероятно, означало, что жизнь ужасна для кого-то, кого зовут не Паоло Кортасар. – Все отлично.
– Да? – произнес Холден. – Поделитесь хорошими новостями?
Кортасар явно хотел что-то сказать, но сдержался. Еще одно доказательство его хорошего настроения. Доктору нравилось знать больше других. Это давало ему чувство власти. Проговаривался он чаще тогда, когда бывал сердит или расстроен. Или пьян. Пьяным и ноющим Кортасар больше всего нравился Холдену.
– Ничего такого, чем мог бы поделиться, – сказал тот, вставая с места, несмотря на недоеденный завтрак. – Извините, не могу составить компанию. График.
– Если позже выпадет время, найдите меня, можно будет сыграть в шашки, – предложил Холден. Он постоянно проигрывал Кортасару в шашки. Ему даже не приходилось поддаваться – играл тот хорошо. – Меня всегда можно застать дома.
Оставшись один, Холден молча ел завтрак и проникался атмосферой. За время службы танцующим медведем он научился одному: не искать подсказок. Стоило начать поиск, он неизменно что-нибудь упускал из виду. Лучше оставаться пассивным наблюдателем. Замечать, как хмуро переговариваются между собой повара. Как поспешно входят и выходят чиновные особы, как напряжены их плечи.
После недавнего события – странного сдвига восприятия, выпадения времени и сознания – здесь постоянно была такая атмосфера. Что-то происходило, но что – Холден не знал. При нем об этом даже не упоминали. А он не спрашивал. Потому что его постоянно слушали.
Доев, он оставил тарелку на столе, взял, как обычно, навынос две чашки кофе и сунул в карман половинку колбасного кольца. И вышел в сад. Было прохладно. Времена года на Лаконии задерживались надолго, но и здесь осень уже определенно пускала корни. Высоко в небе проплывала здешняя облачная медуза, сквозь нее светилась синева неба. Пропускной пункт с виду представлял собой просто лавочку, на которой сидел молодой человек с квадратным подбородком – похожий на Алекса, как двоюродный братец.
