Площадь замерла. Кажется, в тот момент Хайям-Кар переиграл сам себя, так как любой уличный босяк в Бухаре понял, какую гнусность задумал двуличный святоша. Он хотел заставить бедную девушку делать выбор между любовью и верой! Убить свою любовь ради любви к Всевышнему!
Помнится по Библии, подобное требование было предъявлено отцу по отношению к сыну, но стоило папаше всерьёз взяться за нож, как ангел Божий остановил его руку. А в то, что чёрный шейх остановит руку Джамили, почему-то ни на миг не поверил никто…
— Дайте ей лампу! — яростно взревел новый пророк. — Пусть она докажет нам свою преданность! А чтобы избежать искушения, пусть ей помогут не отступить…
Из толпы приспешников высунулся невысокий дрожащий мужчина в купеческом платье. Он быстро сунул в руки вдовы затёртую медную лампу и, пятясь, скрылся за рядами стражей. Почти в ту же минуту раздался придушенный крик, и уже другой слуга Хайям-Кара поклонился своему господину, вытирая о рукав дымящийся от крови нож.
— Помоги своей сестре по вере, — благосклонно кивнул шейх.
Слуга встал сзади, и острый нож завис над горлом бледной Джамили.
— У тебя три желания, о честная вдова. Первым ты прикажешь джинну вырвать сердце того, кто называет себя великим Багдадским вором. Вторым ты потребуешь, чтобы он вновь исполнял мою волю. Тогда я благосклонно позволю тебе умереть на могиле своего возлюбленного и обещаю молиться, чтобы твоя душа попала в рай…
— Хвала милосердию Хайям-Кара! — восторженно взревела сотня подпевал, но на этот раз ни один житель Бухары не поддержал их.
Бедный вспыльчивый эмир вновь полез было вмешиваться, но ему заткнули рот. Домулло отчаянно пытался докричаться до чёрного шейха, предлагая в обмен на жизнь друга открыть тайну клада на две, три, пятьдесят, да что там, сто тысяч таньга! Маски были сброшены, новый пророк кивнул ещё раз, и тонкой шейки Джамили коснулось ещё тёплое лезвие ножа…
— Три лампу — или умри!
Перепуганная девушка пару раз нервно мазанула узкой ладошкой по старой меди. Бабудай-Ага вышел наружу чисто из снисхождения и старого знакомства.
— Что угодно моей новой госпоже? Прикажи, и я разрушу город или построю дворец!
— Я не… не знаю я… — Джамиля беспомощно уставилась на джинна, но он лишь развёл руками:
— У меня нет своей воли, почтеннейшая. Я раб лампы и раб того, кто владеет лампой. Приказывай! Воистину, три твоих желания будут исполнены.
— Принеси мне сердце Багдадского вора! — взвыл чёрный шейх, но Бабудай-Ага вдруг вознёсся над ним, грозный и неумолимый, как землетрясение:
— Скрепи свои уста молчанием, жалкий червь! Не ты ныне вправе приказывать мне! Или, как говорит один наш общий знакомый, прояви гибкость акробата и засунь свой поганый язык себе же в…
Хайям-Кар едва не присел на месте, но его слуга, державший Джамилю, проявил недюжинную храбрость — на шее девушки показалась первая неглубокая царапина.
Юная вдова испуганно ойкнула, вдруг ни с того ни с сего ляпнув:
— А можно мне ресницы подлиннее?
Джинн моргнул, и без всяких «слушаю и повинуюсь» длинные ресницы девушки увеличились аж на ладонь! Площадь ахнула, Абдрахим Хайям-Кар в ярости закусил собственную бороду, и до-о-олгую красивую паузу все пребывали в шоке.
— Милая, это слишком, — первым сообразил Оболенский. — Такие жалюзи будут только мешать нам целоваться…
— Поняла, — кивнула умненькая Джамиля. -Добрый джинн, можешь уменьшить их вот на столько?
— Слушаю и повинуюсь. — На этот раз Бабу-дай-Ага изобразил церемонный поклон и уменьшил длиннющие ресницы вдовы до приемлемого уровня.
— А теперь, несчастная, прикажи ему исполнить три моих желания! Моих! Или ты умрёшь!
Джамиля бросила любящий взгляд на русую голову упрямого Оболенского:
— Прости меня, любимый… Я не знала, что всё так получится, я слишком хотела найти тебя…
— Желай! — топнул ногой Хайям-Кар.
— О почтеннейший джинн Бабудай-Ага, своим последним желанием я прошу Всевышнего даровать тебе волю…
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
Кто пустил этих ветеранов на мой фильм? Что они вообще понимают в искусстве?!
Н. Михалков, Союз кинематографистов
Джинн улыбнулся и исчез. На миг стало очень тихо. Люди не верили услышанному, ибо ещё никто и никогда не отпускал джиннов на свободу. Ведь нет ничего глупее и бессмысленнее, чем предоставление воли такому бесценному рабу, способному рушить и возводить, дарить богатство и повергать врагов, исполнять мечты и решать проблемы. Да и зачем нужна воля тому, кому сам Всевышний предписал служить человеку?! Наверное, в тот день не было никого, кто не осудил бы поступок юной вдовы…
— Клянусь небом, — пробормотал чёрный шейх, выплёвывая пожёванную бороду. — Я ожидал, что эта женщина изменит слову. Она могла приказать джинну убить меня, или освободить своего возлюбленного, или перенести их обоих в райские кущи, но… Но чтобы вот так просто отпустить своё единственное спасение?! Воистину, она безумна… Палач!
— Стоямба! — Пользуясь общим замешательством, Лев стряхнул с себя трёх адептов и развернулся к «пророку». — Мужик, у тебя совесть есть? Да, ты остался без джинна, но, по сути, ничего не потерял — город как был, так и есть в твоей власти!
— Хм… это верно.
— А ещё тебе же, скотине, достался чудесный меч эмира, его ковёр-самолёт, тюбетейка-невидимка, волшебный халат, мало что ли?!
— Заткнись, уважаемый, не говори ему всего! — взвыл очнувшийся домулло, но поздно.
— Что ты можешь ещё предложить мне за её жизнь? — деловито уточнил шейх.
Оболенский уверенно мотнул головой в сторону пленного эмира:
— Обыщите его! У него должен быть такой полезный кошелёк, в который всё помещается. Я сам укладывал туда кучу волшебного барахла. Пусть скажет, как достать, и пользуйся чем заблагорассудится, но её — отпусти!
— Кто ты такой, чтобы давать мне советы или указывать? — презрительно фыркнул Хайям-Кар, делая знак своим слугам.
— Лёва-джан, ты… дебил!!! — Не сразу вспомнив нужное слово, Ходжа вывернулся и пнул друга под коленку.
Бывший москвич, разумеется, попытался ответить тем же, но не дотянулся. Джамиля билась в лапах фанатика с ножом, а вся площадь зачарованно смотрела, как Хайям-Кару подают старый кожаный кошелёк, извлечённый из-за пазухи низверженного правителя Бухары.
— Но там ничего нет… Хотя, наверное, надо произнести заклинание, — догадался далеко не глупый «пророк», и после двух-трёх тяжёлых зуботычин эмир Сулейман еле слышно пробормотал:
— Кошель аль-Альказар, отдай, что хранишь…
— Так какие ещё чудесные вещи ты клал в кошелёк, о презренный вор из Багдада?
— Ну, всего не упомнишь… — изобразив задумчивость, буркнул наш герой. — Но вроде, как минимум, старые тапки-скороходы и…
— Довольно, — прервал его Хайям-Кар. — Они будут мои! Эй, кошель аль-Альказар, отдай, что хранишь!
Кошелёк послушно распахнул «пасть», чёрный шейх сунул туда руку едва ли не до локтя, что-то сгрёб и вытащил на свет божий… маленького бешеного шайтана! Нечистый в одно мгновение влез ему на шею и уже оттуда голосом противным, как (не знаю что, придумайте сами, лично мне его голос сравнить не с чем)… возопил на всю площадь:
— О мой добрый избавитель! Ты спас меня из страшного плена, где я… э-э… чуть не порезал себе весь зад об… э-э… этот дурацкий меч и был вынужден бегать по стенам проклятого кошелька в волшебных тапках со скоростью ветра! Кто бы знал, как я… э-э…
устал и какие у меня мозоли?! Теперь я никогда тебя не оставлю, мой… э-э… благодетель!
Сказать, что все впали в ступор, значит не сказать ничего…
— О Багдадский вор, сними с меня это-о-о!!!
— Он что, здесь?! — ахнул враг рода человеческого, развернул шейха за уши и пришпорил копытцами. — Не хочу больше с ним… э-э… связываться. Валим отсюда, валим!
Вид по-бабьи верещавшего Хайям-Кара с галопирующим шайтаном на шее был настолько страшен, что от него невольно отшатнулись и самые верные слуги. Обалдевшие горожане стояли выпучив глаза и замерев, словно статуи, а сквозь их ряды уже пробивался грозный серый ослик, на котором сидела, яростно размахивая мечом, отчаянно вопящая кроха в синем платье и тюрбанчике набекрень:
— Мама, ну теперь-то мне можно убить плохих?!
И к полному ужасу верных фанатиков, адептов, рабов и приближённых нового «пророка», великий чёрный шейх дрогнул и отступил перед уже знакомой маленькой девочкой на бесстрашном Рабиновиче. Именно этот момент и оказался переломным в самосознании народа…
— Мусульмане, что же мы стоим?!! Бей захватчиков! Свободу нашему эмиру! За благородную Буха-ру-у-у!!!
И могучее людское море, усиленное теми же дворцовыми стражниками, мигом развернувшими копья, огромной волной захлестнуло помост недавней трагедии или, может, уже комедии? Нет, скорее всё-таки трагикомедии с элементами пафоса и фарса!
