Когда во льду растаяло отверстие, в которое провалилась бы телега, оказалось, что ярд, умноженный на двадцать акров, — это очень много.
Ледяная вода швырнула Ферракайнда в массивную колонну, а затем быстро, быстрее самых резвых коней, унесла прочь.
После того, как смыло Ферракайнда и искры, испускавшиеся останками Гога, угасли, вернулась темнота. Я понял, что мне скорее суждено утонуть, нежели сгореть заживо. И мне это было безразлично. Хотелось только одного, чтобы все произошло быстрее.
И вдруг среди воды, во мраке меня нащупали чьи-то руки. Специфический запах, исходивший от троллей, и запах моей обожженной плоти смешались, меня куда-то тащили. Я проклинал их, теперь моя агония будет более долгой. В голове пронеслось: «Решили, что я все-таки сгожусь на обед». Возможно, они любят слегка поджаренное. В таком случае готов поспорить, что вкусы троллей значительно хуже их запаха. Дальше я ничего не помню. Думаю, они ударили меня головой о стену, в спешке спасаясь от наводнения.
Из дневника Катрин Ап Скоррон
16 декабря, 98 год Междуцарствия
Анкрат. Высокий Замок
Моя спальня. Мэйри Коддин шьет, сидя в углу на стуле. Дождь стучит в ставни.
«Мадам, вы своей улыбкой растопили зимнюю стужу и вернули нам тепло».
Это сказал принц Стрелы, когда я спустилась по лестнице в Восточный зал. «Мадам», не «принцесса», потому что так принято обращаться к женщине в стране Стрелы. Мадам. Возможно, помпезно, но это вызвало у меня улыбку, потому что до этого я была серьезной, думала о Сейджесе и о выражении его лица. И хотя Оррин процитировал слова умершего поэта, казалось, он произнес их очень искренне и только для меня. «Катрин, вы прекрасно выглядите». Это сказал Иган, пока его брат кланялся. Эти двое как день и ночь. Или, вернее, утро и сумерки. Оррин светловолосый, как ярл, и красив, как принц, нарисованный в тех книжках, которые любят рассматривать юные принцессы, еще не знающие, что не поцелуй превращает лягушку в принцессу, а наличие замка и земель. У Игана волосы черные, как сажа, и кожа все еще темная от летнего солнца, лицо жестокое, такое могло бы быть у мясника или палача, в нем скрыто столько огня и страсти, что волосы встают дыбом.
А каковы были последние слова Йорга Анкрата? «Может, тетушка, у тебя рука искуснее?» Так он сказал, приглашая меня доделать то, что не завершил его отец. Он стоял тогда бледнее Оррина и темнее Игана, его черные волосы падали на плечи. Он смотрел на меня и на нож в моей руке, черты лица резкие, и в них так много скрыто, словно ты можешь увидеть по его лицу, не только каким мужчиной он станет, но каким мог бы стать.
И почему я пишу об этом мальчишке, когда есть мужчины, достойные внимания? О мальчишке, который ударил меня. Я не думаю, что он порвал мое платье. Хотя, я думаю, он намеревался это сделать.
Они оба попросили моей руки. Оррин — в таких изысканно красивых словах, что я даже их воспроизвести не могу. Он дал мне возможность почувствовать себя совершенной. Чистой. Я знаю, что с ним я буду в безопасности, и он приложит все силы, чтобы сделать меня счастливой. Я описала его слишком… женоподобным. В Оррине есть огонь и сила. В нем есть стержень, и весь он дышит жизнью.
Иган в словах был краток, но зато смотрел долгим мрачным взглядом. Я думаю, его страсть привела бы Сарет в ужас, несмотря на то, что она склонна очернять людей. Я думаю, слабая женщина умерла бы в его постели. А сильная сочтет, что только в его объятиях она чувствует себя живой.
Мы гуляли в розарии, который королева Роуана за год до своей смерти устроила между охранной и навесной стенами. Вначале я прогуливалась с Оррином, так как он старше своего брата на год, а затем с Иганом. На расстоянии ярда в качестве моей компаньонки за нами следовала Мэйри Коддин. Розарий зарос, не запущен, а просто за ним ухаживают без особого усердия: розы вянут на стеблях, на шипах и увядших цветках следы заморозков. В начале прогулки Оррин молчал, и только гравий скрипел под его ногами.
— Быть моей женой нелегко, — наконец произнес он, начиная разговор.
— Искренность неизменно вдохновляет, — сказала я. — А в чем сложность?
Среди роз без гордости и самодовольства Оррин сказал, что придет день, и он станет императором, но дорога до Вьены будет нелегкой. Не Господь свыше направил его на этот путь, не обещание, данное умирающему отцу, и он не считает это своей судьбой, но лишь долгом. Оррин, по-моему, исключительный в своем роде. Поистине хороший человек, обладающий силой реализовать все свои благие намерения.
Он, конечно, прав. Любить такого человека легко, но быть его женой — трудно.
Там, где Оррин вначале размышляет, а затем говорит о будущем, Иган говорит без колебаний и о настоящем. И оба честно. Иган сказал, что он желает меня, и я ему поверила. Он сказал, что сделает меня счастливой, и сказал, как. Я знаю: обернись я в тот момент назад, лицо Мэйри было бы таким же красным, как и мое. Иган говорил о своих лошадях, сражениях, о землях, которые он собирается мне показать. Отчасти он хвастался, и немало, но, в конце концов, он говорил о своей страсти, о смертельных схватках, о путешествиях и обо мне. Возможно, это легкомысленно с моей стороны, но быть предметом чувственных удовольствий такого мужчины, как Иган, — подарок судьбы. Да, конечно, он, возможно, рассматривает меня как приз, который нужно выиграть, но, я думаю, мой огонь не уступает его огню, и он убедится, что я составляю ему достойную пару.
Я сказала им, что должна все обдумать.
Сарет считает меня безумной, потому что я не выбрала ни одного и упустила шанс немедленно покинуть Анкрат.
Мэйри Коддин советует выбрать Оррина. У него больше земли, более заманчивые перспективы и достаточно огня, чтобы растопить, но не обжечь.
Я приняла решение немного подождать.
8 февраля, 99 год Междуцарствия
Высокий Замок. Библиотека
Холодно и пусто. Сарет выродила Анкрату наследника. Она стонала и кричала так громко, чтобы ползамка знали более того, что им хотелось знать: как трудно протолкнуть большую головку в отверстие, где пальцу тесно. Спустя всего несколько часов после родов Сарет спровадила меня. Сказала, у меня слишком мрачный вид. Честно говоря, я рада была уйти. Я должна была радоваться за Сарет. Радоваться, что они оба живы. Я люблю ее и, думаю, со временем полюблю ее сына. Он же не виноват в том, что Анкрат. Но я боюсь.
Я не мрачной была. Я боялась. Сарет стонала и кричала целый день, а потом еще и ночь, пока не родила этого ребенка. Я знаю, она плохо говорит о людях, но то, что она кричала, за гранью. Как теперь служанки будут смотреть на нее? Какими глазами стражники сквозь прорези забрал будут наблюдать за своей королевой?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
