Таким образом, его попытка править самостоятельно возвела на самую высокую вершину могущество фаворитки.
По мнению некоторых историков, в пятьдесят восемь лет Диана оставила свои женские уловки. Они описывают ее такой же Эгерией-матерью, какой ее увидел Марино Кавалли в 1546 году, «некой вдовствующей богиней», к которой король по привычке испытывал нежные чувства. У нас на этот счет совершенно иное мнение. Разве не 10 августа 1558 года Генрих «умолял» свою даму «всегда помнить о том, кто никогда не любил и никогда не полюбит» никого, кроме нее? На самом деле, кажется, что это незыблемое очарование просуществовало до самого конца. В дальнейшем оно самым неожиданным образом повлияет на изменения в дипломатии и религии на Западе.
* * *
Прибытие Франциска Лотарингского в Сен-Жермен 6 октября можно было сравнить с явлением Мессии. Молодой кардинал Людовик де Гиз, его брат, вошел в Совет, и члены воинствующего племени, отделавшись от своего врага, коннетабля, посчитали, что власть в государстве отныне в их руках.
Несмотря на ужасную нищету и пустоту казны, войско было собрано и готово. Командование было доверено Гизу, но цель экспедиции устанавливал не он. Сам король, пренебрегая мнением Совета, настоял на следовании старому плану Монморанси и Колиньи, под которым подразумевалась осада Кале. Еще в юности он мечтал освободить прибрежную зону, изгнать оттуда англичан.
Решение было принято в ноябре. Королевство было подобно кораблю, терпящему бедствие, враг стоял у ворот. Французов поддерживала лишь надежда на воинское искусство Гиза.
Кардинал Лотарингский посчитал сложившуюся обстановку благоприятной для того, чтобы навсегда возвеличить свой дом, поставить его представителей на ступени, ведущие к трону: он настоял на заключении брака дофина и своей племянницы, Марии Стюарт.
Роза Шотландии достигла пятнадцатилетнего возраста, а ее красота — того блеска, который никогда не перестанет ослеплять мужчин. Кто мог бы не полюбить ее? При дворе она «правила, увлекала, волновала умы». Ни один художник, ни один поэт не мог помешать тому, что рядом с ней богиня казалась выцветшей кокеткой, а королева бесформенной дуэньей. Екатерина, которая знала, какие чувства к ней испытывала дерзкая маленькая фея, пришла в ужас. Это ничего бы не изменило, если бы Диана не была столь же взволнована.
В течение двадцати пяти лет госпожа де Валентинуа боялась появления правительницы королевской крови, молодой, красивой, властной. Именно для того чтобы избежать этой опасности, она защищала Медичи, окружала ее заботой, навязывала ее королю, следила за рождением ее бесчисленных детей. И вот внезапно, когда она уже давно была уверена, что ей ничто не угрожает, возник этот кошмар. Под руководством своих дядей королева-дофина в ее годы, обладая такой внешностью, быстро стала бы королевской любовницей: она бы не просто стала оспаривать власть у шестидесятилетней фаворитки, она бы выставила ее в смешном виде.
Диану привело в ярость происшествие с Флеминг. Этот удар заставил ее вздрогнуть. Какое безумство она совершила, излишне перегрузив одну из чаш весов! Если бы только сейчас она была уверена в преданности этих преисполненных важности Гизов! Но Карл Лотарингский, забыв о милостях и ласках, которыми она его окружала, стал относиться к ней с невыносимым высокомерием!
В тюрьме Гента коннетабль, которому прекрасно было известно обо всем, беспокоился не меньше. Ему удалось отправить королю письмо, в котором он предлагал положить конец войне, женив дофина на сестре Филиппа II. Диане это предложение показалось даром небес.
Генрих, который согласился объявить о помолвке в день Всех королей, стал колебаться, отказался от сказанного под предлогом того, что ему захотелось, чтобы бракосочетание совпало с днем созыва Генеральных Штатов. Гиз вновь отправился к войскам, обуреваемый желанием завоевать одновременно Кале и дофина.
За восемь дней ему покорилось место, считавшееся неприступным, то самое место, о котором англичане говорили:
Может быть, Кале и возьмут тогда,Когда железо и свинец поплывут, как пробка.
Для Франции это было подобно возрождению. Стыд, уныние, страх, распространившиеся после битвы при Сен-Кантене, рассеялись. Гиз возвратился к торжествующему королю буквально преображенным.
«Он мчался, он несся, сидя верхом на огненном скакуне, имя которому — общественное мнение. У его фортуны было два крыла: с одной стороны, любовь народа, с другой, обдуманное пристрастие сторонников, чьи интересы находились в опасности».153
Как можно было отказать хоть в чем-нибудь этому спасителю, этому идолу? Напрасно вступили в союз королева и фаворитка. Напрасно Екатерина, ссылаясь на слабое здоровье своего четырнадцатилетнего сына, вздыхала, что эта женитьба его убьет. Напрасно Диана прибегала к самым изощренным уловкам. Король, поставленный в безвыходное положение волнениями в народе и губительной для страны войной, не мог оскорбить человека, который олицетворял мощь государства. Как нерешительный человек, доведенный до крайности, он отрезал:
— Я хочу, чтобы этот брак состоялся, чтобы я больше не ломал над этим голову и чтобы, покончив с этим раз и навсегда, можно было заниматься другими делами.
Двадцать четвертого апреля 1558 года королева Шотландии стала дофиной Франции.
Диана, будучи реалисткой, и не подумала жаловаться, так как знала, что это не принесет пользы. Ей нужно было извлечь как можно большую выгоду из того времени, которым она еще располагала, и возвести преграду для дальнейшего увеличения могущества Гизов, могущества, выстроенного ее собственными руками, жертвой которого она теперь рисковала оказаться. Именно тогда она поменяла союзника и после одиннадцати лет тайного противостояния во второй раз объединилась с Монморанси.
Генрих, который с трудом переносил надменного кардинала Лотарингского, принялся оплакивать отсутствие пленника. Герцогиня, сменившая лагерь, восхваляла мудрость этого министра и без труда превратила сожаление в настоящую тоску.
«Без Вас, — втайне писал король своему коннетаблю, — дни мне кажутся годами». И несколько недель спустя после женитьбы дофина:
«Вы можете делать вид, что очень довольны теми, кто находится подле меня: я говорю Вам это не без оснований… Я был бы несправедлив к госпоже де Валентинуа, если бы не сказал Вам, что она Ваш верный друг».
Это и стало причиной того, что королева полностью изменила свое поведение. Прошло то время, когда Екатерина смиренно наблюдала за придворными интригами. Мимолетно испробовав вкус власти, ученица Макиавелли в полном расцвете своих интеллектуальных и физических сил не хотела для себя такого же будущего, каким было ее прошлое. И так как всем казалось, что будущее за Гизами, она забыла все свои обиды и протянула кардиналу руку, которую хитрый прелат, давно уже догадавшийся, что это за женщина, с огромной радостью принял.
* * *
Мария Стюарт и ее родственники были не единственными, кто не давал спокойно спать престарелой любовнице. Ее враги-протестанты также причиняли ей беспокойство. Число этих людей необозримо увеличилось, и их упорство переходило всякие границы. Они не довольствовались тем, что наносили оскорбление Богу, вели себя вызывающе по отношению к Церкви, они, кроме этого, осмелились посягнуть на спокойствие придворных, грандов, на частную жизнь короля! Неслыханное оскорбление, которое несколько лет тому назад нанес королю портной, вновь и вновь повторялось в протестантских проповедях, становилось содержанием памфлетов, песенок. Кальвинисты во всеуслышание называли имя фаворитки, осуждали супружескую измену Христианнейшего короля.
Диана лучше, чем кто бы то ни было, знала, как Генрих ненавидел скандалы и боялся их. Эти слухи могли заставить его оцепенеть от ужаса, терзаться сомнениями, поверить в необходимость отнять опасное оружие у тех, кого он поклялся погубить именем христианской церкви.
И это еще была не самая серьезная опасность. Молодая красавица могла бы пренебрежительно относиться к презрительным отзывам, насмехаться над проповедями так же, как и над сатирой. Но этого уже не могла себе позволить женщина, стоявшая на пороге зимы своей жизни, потрясающая представительница старого поколения, каждая черта лица которой была уязвима.
Злословие протестантов превратило Ориану в Иезавель. Его нужно было остановить любой ценой и покарать.
Вплоть до 1557 года правительство довольно сурово преследовало еретиков, но непостоянно и иногда непоследовательно. Затем король внезапно осознал, каких невиданных успехов достигла «секта», и прибег к крайним средствам: 13 февраля 1557 года он попросил у папы разрешения на установление Инквизиции во Франции. Впрочем, протестанты, к которым каждый день примыкало множество недовольных, ничуть не были этим напуганы.
