В ту ночь Елена сидела у кровати дочери, держала ее слабую руку и плакала.
Было уже почти темно, но вечер не принес покоя. Одна за другой в окнах зажигались свечи, прогоняя сгущающуюся тьму. Скоро засияют уличные фонари, и сторож начнет выкрикивать часы — не слишком громко, чтобы ненароком не потревожить покой обитателей богатых домов. Карета-другая появятся из-за зданий. Несколько молодых титулованных аристократов напьются и отправятся домой, считая себя невероятно смелыми, оттого что горланят песни во всю глотку. Это Лондон, и улицы здесь никогда не затихают.
С другой стороны, дом Джереда был почти гробницей. Тишина в нем почти не нарушалась. Не было слышно ни шарканья туфель по паркету, ни веселого пререкания в коридоре, ни взрывов смеха, столь характерных для благополучных семей. Как-то незаметно отпала надобность в слугах. Они исчезли. Появлялись лишь изредка, когда Джеред вспоминал о них. Прекрасная память оказалась одним из его недавно обнаруженных талантов.
В руках он держал письмо. Его доставили сегодня днем, и с тех пор он не решался его открыть. Он жадно сломал печать, но потом прижал пальцы к сложенной бумаге, чтобы она не развернулась. Хотел ли он знать о том, что в нем написано? Что-то, казалось, рвалось в его груди. Что-то мерзкое и темное, бьющее черными крыльями. Его душа?
Вот уже почти два часа он бесцельно бродил по своему дому, стараясь набраться смелости. Его пальцы пробежали по клавишам фортепьяно; но он тут же вспомнил, что Тесса не любила петь, говорила, что ее голос — это что-то среднее между вороньим карканьем и человеческим криком. Намек на улыбку заставил его сжать письмо в кулаке. Даже сейчас, на расстоянии, она могла заставить его улыбаться. Он прошел в кухню, не обращая внимания на слуг, безмолвно таращившихся на него. Джеред бросил им пару вопросов, едва ли выслушивая ответы, спустился во двор, походил между домом и конюшнями — вспомнил другую ночь, когда разыгрывал из себя разбойника.
Куда исчезло счастье?
Но знал ли он его когда-нибудь? Скорее всего он гонялся за призраком, старался развлекать себя, придумывать разные увеселения.
Он снова вошел в дом, быстро поднялся по лестнице, открыл дверь гостиной, прошел через другую смежную комнату в свою спальню, в другую комнату, потом в ее спальню. Это была обитая розовой тканью комната, где еще ощущался аромат Тессы. Даже сейчас. Она лежала здесь несколько недель, слишком бледная, почти готовая умереть. Тесса долго не пробуждалась, даже не шевелилась. Эту информацию он узнавал от горничной Мэри, которая ухаживала за его тещей с таким же усердием, как та ухаживала за своей дочерью.
Что-то снова затрепетало в его груди, подвергнув почти физическому страданию.
Он наблюдал, как ее выносят из дома на носилках. Лицо Тессы было неестественно бледным, а сон таким глубоким, что это не походило на обычное погружение в царство Морфея. Что он тогда чувствовал? Ничего. Он просто отключил, закрыл на замок ту часть своей души, которая была связана с эмоциями, и не ощущал ничего. А вот сейчас как будто кто-то сорвал эту заслонку, совсем не думая о последствиях. Боль от этого захлестнула его целиком, почти ослепив жарким пламенем, заставив терзаться, как никогда еще ему не приходилось.
Услышал ли Господь его молитвы? Или мольбы таких, как он, перехватывают ангелы? Может быть, они действуют как бастион против страстных просьб к Богу, чтобы он не тревожил Всевышнего своими просьбами как недостойный, никчемный его раб?
«Открой письмо, трус. Открой». Он повторял этот приказ самому себе неоднократно, прежде чем набрался смелости, чтобы распечатать конверт.
«Она будет жить». Три слова. Образ Тессы появился перед ним, такой живой, что хотелось немедленно заключить ее в объятия. Вот она держится за спинку кровати, ее волосы распущены, голова повернута к нему, губы ласкает улыбка. Взгляд, который появлялся у нее в минуты близости. Ее глаза, нежные и чистые, как у ребенка. Он видел в них восторг и удивление, предвкушение и робость. А иногда и гнев, когда она пыталась пристыдить его за недостойный образ жизни.
Он снова развернул бумагу. Она дрожала в воздухе в его трясущихся руках.
«Она будет жить». Он крепко сжал письмо от своей тещи в кулаке. Конечно, как же иначе? Ангел все-таки проявил милосердие, и Господь снизошел к его мольбам.
Глава 25
— Ты уже стоишь?
— Как видишь. Не очень хорошо, правда, но тем не менее я пообещала это себе уже очень давно. Это мой подарок самой себе на день рождения.
С огорчением Елена поняла, что совсем забыла об этом. Она не спрашивала себя, куда уходит время. Просто слишком хорошо знала ответ.
— Я больше не отмечаю дни рождения, — сказала она. — Сделать это — значит окончательно убедить людей, что я гораздо старше, чем есть на самом деле. А ведь иллюзии так приятны.
— Ты права, — ответила Тесса.
Ее улыбка заставила Елену прикусить губу и отвернуться. Слишком много ночей она хотела, чтобы ее дочь просто жила. То есть поддерживала физическое существование. Теперь Тесса улыбалась ей. Значит, дело пошло на поправку.
— Вы плачете? Мне так жаль, — поддразнила Тесса. — Я буду говорить всем, что мне всего двенадцать или что папа украл вас из колыбели. Какую версию вы предпочтете?
— Я не плачу, глупышка, — сказала Елена, вполне открыто вытирая слезы. — Но если это нужно, чтобы уложить тебя обратно в постель, что ж, пусть будет так.
— Я уже чувствую каждую пружинку в матрасе, мама. Пожалуйста, не требуйте от меня этого.
— Тогда сядь в это кресло. Давай, я помогу тебе.
Процесс занял гораздо больше времени, чем могло показаться Елене. Но путешествие по комнате до кресла у окна сопровождалось шутками и прибаутками. Возможно, это маскировало слабость Тессы.
— Выше нос, Тесса. Скоро ты окрепнешь.
— А пока что мною можно подпереть дверь. Нельзя же постоянно держать ее открытой, — со смехом сказала дочь.
— На это не стоит тратить силы. Ты начнешь не только ходить, но и бегать. Ну а пока, может, мне попросить Гарри зайти и поиграть с тобой в шахматы?
— Пожалуйста, не надо. Он совсем не умеет проигрывать, мама. У него прискорбная привычка только побеждать. Хуже того, он обвиняет меня в жульничестве.
— Ну тогда я могу почитать тебе, или твой отец мог бы обсудить с тобой свою последнюю новую идею.
— У меня нет ни малейшего желания, чтобы меня развлекали. Правда. — Она улыбнулась матери. — Я просто посижу здесь и посмотрю на мир. — Она взглянула в окно, как будто подтверждая свое намерение.
— Ты уверена?
