Гвардейцы привели для меня орикса. Он заупрямился, не желая нести тюк, пока я не успокоил его, припомнив навыки, которым научился со скаковыми животными отца.
У меня не было времени, чтобы как положено проститься с Равингой, но я знал, что она желает мне удачи. Когда я вскочил в седло, то заметил, как сложились её пальцы в почти незаметном знаке, призывающем благоволение Великого Духа. Но ещё удивительнее было то, что Алитта, стоявшая в тени за спиной хозяйки, сделала тот же знак.
Согласно обычаю каждый из испытуемых начинал путь со своей родины, и потому мы двинулись к границам Каулаве. В первую же ночь, как мы остановились на ночлег, я почувствовал себя очень и очень одиноким. Сопровождавшие меня воины говорили со мной отстранённо вежливыми голосами, в которых не находилось ни крупинки тепла. Чаще всего они просто сторонились меня, хотя я чувствовал, что ни одно мое движение не остаётся незамеченным.
Мой брат отслужил в гвардии положенный срок — не его ли мнение обо мне связывало этих людей? Может быть. Они предложили мне выбрать оружие по вкусу, и хотя я чувствовал, что они посмеиваются про себя, я выбрал лишь то, что было мне хорошо знакомо — дорожный посох (самый лучший из всех, что я видел, с длинными лезвиями из отличной стали) и нож. Пращу мне не предложили. Несомненно, это считалось настолько неблагородным оружием, что воины даже не носили их. Впрочем, на поясе у меня висела моя собственная старая праща.
На дорогу ушло три дня быстрой езды, со сменой скаковых на остановках вдоль торгового пути. Затем мы пересекли границу, и дух моей родины обнял меня, согрев вернее, чем самое толстое одеяло.
Оказавшись в Каулаве, я понял, что Мурри всё время шёл за нами следом, хотя ни я, ни те, что ехали вместе со мной, ни разу не видели его. Узнав об этом, я вздохнул с облегчением. Меня ожидало тяжкое испытание, на которое я шёл не по своей воле, и которого мне было не избежать. Дважды мне снилось, что я снова сижу за столом в доме Равинги и гляжу на тускло-чёрный камень, который превращается сначала в голову леопарда, а затем в морду крысы.
О крысах говорили и вечерами у костра. Постоянно приходили всё новые и новые вести, о целых стаях этих тварей, более крупных и действующих более разумно, чем когда бы то ни было. Говорили, что они чуть не врасплох захватили один из укрытых хрустальным куполом городов Тваихик, ворвавшись туда через прорытые в земле туннели и погубив людей больше, чем десять раз по десять рук — и это было неслыханное бедствие.
А утром в лагерь приехала Канцлер Каулаве и сразу Же направилась ко мне. В её голосе не прозвучало и намёка на доброжелательность.
— Ты отправишься туда, — она махнула рукой на запад. — Дальше ты должен идти один, Клаверель-ва-Хинккель.
И Канцлер неприязненно поджала губы.
В её глазах я совершенно ясно видел, что недостоин представлять свою страну. Но её презрение уже не тронуло меня так сильно, как раньше: может быть, я и не воин, но — тут моя рука коснулась запястья другой, коснулась шрама, — я танцевал с песчаными котами, и там, за дюнами, меня ждал тот, с которым ни один из этих воинов не осмелился бы встретиться безоружным.
Я вежливо склонил голову:
— О Великая, я вступаю на этот путь.
Её губы снова искривились, словно она набрала полный рот какой-то гадости:
— Да направит тебя Дух…
Тон её слов оставлял желать много лучшего.
Я распаковал свой тюк, чтобы оставить в лагере ненужное снаряжение и не отягощать себя зря. Где-то впереди лежал овеянный легендами остров. Я не знал с чем придётся там встретиться. Оставалось только надеяться, что на своей родной земле я не оплошаю.
Я ушёл в сумерках, провожаемый недовольными взглядами. Ни слов поддержки, ни пожеланий удачи. Их неверие в меня липло к коже, как мокрая одежда. Только сейчас это не пугало, а подталкивало.
Я уже был далеко от освещенного факелами лагеря, когда заметил на фоне светящихся песков тёмную точку, и навстречу мне выбежал Мурри. Он потёрся об мои ноги, а я опустился на одно колено и принялся гладить его мохнатую шею, голову, почёсывать за ухом. Наша встреча согрела меня. Вот так же, как сейчас, под восходящими звёздами, я глядел, как танцуют его родичи, и не успел я подумать об этом, как песчаный кот закружил на месте, певуче замурлыкав от радости — ни дать ни взять котти, что ловит сам себя за хвост.
Мои ноги сами понесли меня к нему, не широкими шагами, а короткими церемонными шажочками, а потом я запрыгал вместе с ним, как на празднике его клана.
Наш танец длился всего несколько мгновений, прежде чем я, опьянённый этим кратким глотком свободы, вспомнил лежавшую передо мной цель. Мурри тоже перестал скакать и подбежал ко мне.
— Что дальше? — спросил он. Я покачал головой.
— Знаю лишь одно — я должен достичь самого сердца Каулаве и встать перед стражем, охраняющим его. Они сказали мне, что дорога лежит туда.
И мы отправились в указанном Канцлером направлении. Вскоре из песка перед нами выросли два кота-хранителя, возвышавшиеся по обе стороны пути.
В отличие от других дорожных столбов, каждая из этих статуй стояла, предостерегающе подняв лапу, а глазницы светились оранжево-красным огнём, словно у разъярённого кота, готового растерзать любого, кто осмелится пройти рядом. Впрочем, когда мы прошли мимо них, они даже не пошевелились.
Остров вырастал перед нами тенью, чернее чёрного на фоне светящихся песков. Мурри скользнул вперёд и ждал меня у подножия скал. Когда я подошёл к скалам, то чуть не задохнулся от вони, источаемой, казалось, самими камнями.
Вонь была знакомой. Где-то рядом, совсем недалеко, лежало осквернённое озеро с водорослями. Осквернённое кем — крысами?
Если придётся взбираться наверх, посох я закину за плечи. Нож? Я расстегнул ремешок ножен. Мурри проворчал:
— Злые были здесь…
Его чутьё гораздо острее моего. Теперь ему приходилось быть моим проводником.
— Они умерли?
— Кто знает?
Мало проку в таком ответе. Но кот уже пополз наверх. Я сбросил с плеч свой тюк, обвязал его верёвкой, а другой конец привязал к поясу. Только потом, надёжно укрепив за спиной посох, тоже полез наверх. Взбираться оказалось нелегко — опору для голых рук и ног (сапоги я оставил вместе с тюком) найти было не так-то просто. Если бы мне не приходилось встречаться с подобными препятствиями в бытность мою пастухом, то подъём дался бы куда труднее ночного марша.
Карабкаться пришлось долго, а когда я наконец поднялся на гребень, то обнаружил, что вылез на край котловины совершенно правильных очертаний, как внутренности ритуальной чаши. И со дна этой чаши поднимался просто одуряющий запах. В жару, под солнцем, любой, кто осмелился бы подойти к источнику этой вони поближе, упал бы замертво.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
