Это казалось нелепым, не поддавалось рассудку: свежая тяжелая глина — и дед, шустрый, неугомонный, такой живучий, что думалось — он бессмертен. Ну как может умереть человек, который стольких больных избавил от недугов? Не помог ни аршан, ни все целебные силы земли. Не вечен человек. Но он же еще и книгу не закончил, и травки не привел в порядок, и деляны редчайших растений не передал в надежные руки! А главное, не состоялся у них с Цыреном самый главный разговор.
Мертвому не нужны ни слезы, ни причитания, ни запоздалое признание его заслуг. Мертвому остается только память живых. Еще совсем недавно дед говорил: «За мной стоят другие, мои предшественники, — учителя». Дед сберег их память. А теперь послужит людям «медицинская книга». В ней, можно сказать, его бессмертие…
— Пойдем, — легонько потянул за рукав Санька.
«Да, пора. Пора мне взглянуть на себя со стороны и строго спросить за все. Пора самому думать о себе. Больше некому. Но вот подумать, позаботиться о дедушке — поздно хватился! Раньше надо было. Как же я посмел оставить его одного, без присмотра?
А дед чувствовал, что конец близок, и все-таки отпустил. Вот уж в чем не ведал я недостатка с тех пор, как помню себя, — так в доброте. Жили мы небогато, ни игрушками, ни одежками дед меня не баловал. Только добротой, заботой, сердечностью. Сколько же раз должен я поклониться тебе за все, что сделал ты для меня, Константин Булунович!»
Друзья поддерживали его под руки, будто он мог упасть, И оберегали от подходивших зачем-то людей, словно в последний раз оставляли наедине с дедом. С дедом? Или с этим свежим холмиком желтой глины? Да какое отношение к деду имеет сырая, изрезанная лопатами земля!? Неужели это все, что осталось от Константина Булуновича с его веселыми стариковскими глазами?
Цырену вспомнилось, как звал его дед там, в зимовье: только что стоял рядом возле, аршана — и-вдруг исчез в клубах нахлынувшего пара… Видно, сердце почуяло беду. И надо было бежать, хоть проститься успел бы.
— Пошли, Цырен!
Он послушно следовал за ними, но все оглядывался на желтый глинистый холмик. Друзья начали незаметно, вроде бы исподволь, а на самом деле неуклюже отвлекать его от грустных мыслей.
Рудик подвел высокого грузного человека:
— Познакомься, Цырен. Это Георгий Викторович Осьминин, Который нам первую часть «Записок» подарил. Он хорошо знал Константина Булуновича.
— И не только знал — дружили, переписывались. Без малого сорок лет. А тебя, Цырен, вот таким помню. На руках держал. Да, прочел я вторую часть «Записок» Федора Копытова. Это большое открытие, поздравляю вас, друзья! Но что особенно примечательно: Константин Булунович до вас и чисто теоретически определил местоположение партизанской базы. Так что вы с ним, можно сказать, параллельным путем шли.
— Так это ваше было письмо? «Этот отрезок берега наиболее вероятен, но там нет ни одной известной пещеры?»
— Да, да, конечно, — рассеянно ответил Осьминин, думая о своем. — Я от него из больницы письмо получил. Ну и помчался, да не успел. Удивительный человек! Образования, можно сказать, никакого, а ведь академик! Самоучка. Великое это слово: самоучка. Все мы должны быть самоучками и после институтов, аспирантур сами учиться. До последнего вздоха…
Они возвращались с кладбища, и эта короткая дорога, ставшая вдруг длинной, потому что каждый из присутствующих хотел сказать Цырену доброе слово, запомнилась, как делая шеренга людей. Знакомых и незнакомых, которых объединяла с Цыреном любовь к деду.
Дома тетка отвела Цырена в пустую комнатку за печкой и передала письмо. Последнее письмо деда, уже из больницы — сползающие кривые строчки, неровные буквы…
«Дорогой мой внучек Цырен!
Боюсь, больше не свидимся, не поговорим. Видно, пора и честь знать. Вот и спешу попрощаться и сказать тебе самое главное. Ты уж прости меня, старика, за всю правду. Очень я рад, что ты вырос непоседливым и любознательным, интересуешься нашим краем. Но не однобоко ли твое увлечение? Может, ты и найдешь когда-нибудь клад Чингисхана, дело это доброе, я тоже им интересовался в молодости. Однако постарайся понять: много интереснее и ценнее другое сокровище — память о людях, творивших историю на нашей земле. Этих людей мы не в праве забывать — мы их наследники, продолжатели их дела.
Извини, что запирал шкаф. Это не в моих правилах, да и нечего скрывать. Боялся только: доберешься до настоек ядовитых трав, попробуешь, а то и друзей угостишь. А теми настойками по капельке лечат.
Не забудь, о чем тебя просил. Я вернул людям два десятка забытых лекарственных трав, и в этом вся моя жизнь. Постарайся по мере сил, чтобы книга не осталась лежать в сундуке. Пусть работает.
Я всегда мечтал, чтобы ты стал наследником моего дела. Теперь вижу — тебя влечет иное… Что ж, иди своей дорогой, Цырен. Неважно, кем ты станешь: врачом, историком или рыбаком. Важно, чтобы стал хорошим человеком.
Низкий тебе поклон за все доброе, что сделал ты для меня. А если чем огорчил — прости старика.
Прощай, дорогой внучек.
Твой дед К. Б.»
* * *
Было решено: через десять дней Цырен уезжает к тетке. Один из этих дней друзья договорились провести в Горячих Ключах — Цырен хотел забрать документы и проститься со школой. По старой памяти поднялись в каменоломню. После долины партизан эти утесы, сотворенные человеческими руками, казались игрушечными.
— То ли каменоломня стала меньше, то ли мы подросли, — вздохнул Рудик. — Так это окончательно, Цырен?
— Окончательно и бесповоротно. Жаль, конечно, уезжать. Материально я выдюжил бы. За деда пенсия полагается, тетка помогла бы, леспромхоз…
— Звал же тебя Егорыч библиотекарем в школу.
— Не в этом дело. Ребята, школа, Байкал — вот что трудно от себя оторвать. Все ведь свое, родное. Но не могу здесь без деда. Все время кажется, зовет он меня то помочь обуться, то очки подать.
— Это пройдет, Цырен, — мягко возразила Валюха.
— К тому же там у меня братья. Пора и о них позаботиться, передать кое-что от деда.
— Вещи, что ли, какие? — не понял Санька.
— Какие у деда вещи! Черты характера. Как он их мне передал. Увлеченность. Заинтересованность. Кругозор. А вещи… Мы там кое-что отобрали… образцы трав… книги… — Он умолк, словно боялся произнести следующие слова: — Возьмете, нет… для музея?
Санька облапал его за плечи:
— А чего раньше-то молчал? Да я… да мы… это же будет украшение музея! Точно, Валюха?
— Точно. И еще… оставь свою фотографию.
— А что, серьезно, — поддержал Санька. — Если честно, кое-какие открытия мы все-таки сделали.
— Стоянка первобытных — раз, — по привычке начал загибать пальцы Рудик. — Таинственный зуб— два… Серебряный остров — три… Партизанская база…
— А Михаил? А записки Копытова?
— Ну, если так считать, то и поселок Встреча с Будущим мы открыли, — пошутил Цырен. — Кстати, о Михаиле… Не может быть, чтобы Копытов забыл про него. Наверняка кто-нибудь приезжал после похода на Иркутск, искал базу, пещеру. Только не нашел… Вот бы порасспрашивать стариков…
— Будет сделано, Цырен!
— Ты уедешь, а как же стена? — вспомнил Рудик. — Наглядная карта? Теперь ведь у нас еще БАМ!
— Ничего, управитесь без меня! Видите, как расширяется наша Робинзония! Или это мы растем?
— Скачок, — загадочно пояснила Валюха. — Ломаются и складываются характеры. Трудный возраст.
— Ты уж как Фаина Дмитриевна заговорила! — усмехнулся Рудик. — Не иначе, быть тебе учительницей…
— Угадал. А ты, Цырен, если не секрет?
— Разве-так важно, кем станем? Важно, какими станем. Пока думаю, историком. А может, и врачом.
— Нет, я уверена, из тебя выйдет настоящий историк. Чувствуется призвание..
— Ну уж и призвание! Это все от деда. А вообще здорово было бы найти сокровища Чингисхана. Только теперь-то я понимаю: на это надо не год — всю жизнь положить… А ты, Рудик?
— Буду капитаном. По традиции. А ты, Саня?
— Я? Я, — братцы, никем не буду. Я уже стал.
— То есть как это? Кем ты стал?
— Охотником. Хочу на охотоведа учиться. Чтобы не переводить зверье, а разводить. Отец «за».
— У тебя тоже призвание, — с тайной завистью отозвалась Валюха. — У вас у всех призвание. А я еще не решила. И учительницей стать хочу. И геологом. И даже летчиком. Женское легкомыслие, правда?
Минуту-другую помолчали, наблюдая, как по слепящей глади Байкала тянет пароход пунктирную. линию плотов-сигар. Потом Цырен сказал раздумчиво:
— Меня вот что в профессии историка привлекает… Ну, воскрешать прошлое, восстанавливать по отдельным фактам цельную картину. Помните, с чего все началось? С воспоминаний Фаины Дмитриевны о Серебряном острове. Так вот, потянув за эту ниточку, сколько мы историй распутали, сколько судеб раскрыли! Казалось бы, просто удивительно, как все взаимосвязано. А теперь мне кажется…
