Духовку нагреть до 180 градусов. Выложить на противень бумажные формочки для капкейков. Масло растопить и держать теплым (я топлю в микроволновке). Взбить на небольшой скорости яйца до посветления, добавить растворимый кофе, увеличить скорость миксера и медленно влить теплое масло. Снова уменьшить скорость, добавить молоко, ваниль, соль. В отдельной миске перемешать муку, сахар и разрыхлитель, добавить в тесто, мешать насадкой «весло» 10–20 секунд или лопаткой – тоже только до тех пор, пока следов муки почти не останется, вылить в формы, заполняя их тестом до середины, печь без конвекции минут 20–25, через 10 минут развернуть противень, чтобы все пропеклось.
Они готовы, когда пружинят под рукой. Пусть 5 минут остынут, потом проткнуть каждый вилкой несколько раз и налить в дырки кофе. По рецепту надо лить кофейный сироп, но я не люблю такое сладкое.
Когда они полностью остынут, сделать ганаш (мелко нарубить шоколад, чуть растопить его в микроволновке, довести до кипения сливки с кофе, постепенно лить в шоколад, размешивать до гладкости) и залить верх каждого капкейка.
На 22–24 капкейка вам понадобятся:
170 г сливочного масла,
4 больших яйца (она так и сказала мне: «больших яйца»),
2 ст.л. растворимого кофе,
1 чашка молока, ваниль (можно обойтись),
1/4 ч.л. соли,
почти 2 чашки муки,
1 чашка сахара,
2 ч.л. разрыхлителя плюс для пропитки 1чашка эспрессо или готового к употреблению растворимого кофе.
Еще ганаш – 1 чашка нарубленного шоколада,
1 чашка или чуть больше густых сливок,
1,5 ст.л. растворимого кофе.
Курник для Евтушенко
Папа с Евтушенко в 50-х…
…и в 80-х
Евтушенко бывал у нас и по-дружески, и по-соседски. Он жил на соседней улице, в пяти минутах ходьбы, и появлялся чаще просто так, совсем без дела. Всегда какой-то разноцветный, крадущийся, размахивающий руками, будто пытающийся всех разом отогнать или обнять, по настроению. Читающий стихи, свои и чужие. Ревнующий и сильно, если внимание оказывалось кому-то другому, а не ему. Вероятно, ему казалось, что в этом мире больше никого, кроме него, нет, кто соответствовал бы таким высоким стандартам. Они часто с папой устраивали своеобразные дуэли – один начинал читать, скажем, Бориса Корнилова или Васильева, другой подхватывал. И так до того неловкого момента, когда строчка кем-то забывалась. Если отец читал свои стихи и они кому-то из присутствующих нравились, Евтуху становилось физически больно, чужого успеха он не выносил. Обычно ретировался. Просто вставал и уходил, очень по-детски. В зрелом возрасте была отмазка, что пора укладывать детей. Был со странностями, не как все, интересным и штучным. Вел себя по-разному, по-евтушенковски. Иногда провоцировал, брал на «слабо».
– Вот ты ж испугаешься, не пустишь Робу ради хохмы залезть на крышу Театра на Таганке и прокричать оттуда что-нибудь антисоветское? – однажды спросил у мамы.
– Конечно, не пущу, – спокойно и просто ответила она.
Спора даже и не получилось. Другой раз поспорил, что выпьет придуманный им коктейль – пиво с кефиром. Выпил. Получился, как выяснилось, прекрасный очистительный рецепт. Больше на рожон со своими придумками не лез.
А вообще с ним всегда было о чем поговорить: он заинтересованно смотрел на тебя своими щучьими глазами, скорее даже всматривался, и было понятно, что ответы на все вопросы ему уже давно известны. Ну, может, не совсем на все. Хотя иногда было ощущение, что он врет, только не знает, кому и о чем.
Они были знакомы с Литинститута, мама с папой и Евтушенко – Евтух, как его называли, учился на курсе младше. Он был очень беспокойный, влюбчивый, смотрел вслед каждой, один никогда не ходил. Хвастался, что лишился девственности в 15 лет. Демонстрировал вовсю эксклюзивность и экстравагантность, безумно кокетничал и старался понравиться всем и сразу, одевался во все крикливое, яркенькое, несочетаемое, украшая собой серую и будничную толпу. Носил кислотные галстуки, заканчивающиеся между ног, и имел их целую коллекцию. Попытался ухаживать за мамой, но когда та ему отказала, переключился на Лидку. И тоже получил отказ. Во всяком случае, много лет спустя, бывая у нас дома, всегда жарко обнимал Лидку и говорил, будто с обидой: «Это единственная женщина, которая мне отказала!»
«Ну, не единственная, положим», – обычно говорила Алла, моя мама.
А мама Евтушенко, Зинаида Ермолаевна, Аллу очень любила и всегда пеняла Жене – «вот если б ты женился на Алене, то давно бы стал лауреатом Ленинской премии!» А как же, верх успеха.
Все его жены перебывали за нашим столом – первых я, конечно, не помню. Ни инопланетную, трепетную, манерную Беллу – так-то знала, конечно, но в качестве его действующей жены – нет, слишком мала была. Ее называли самой красивой поэтессой. По-моему, обидно. Но помню рассказы, что ей пришлось сделать аборт и вскоре они расстались. И он переживал потом очень, что она не сможет родить. Смогла. Уже от другого. Он успокоился, перестал себя грызть.
О Гале тоже знаю – жене его близкого друга, красивой и своенравной, с очень непростой судьбой. Он сошелся с ней, потом они взяли ребенка из детдома, Петю. Об этом у нас в семье говорили. Мучилась Галя все время из-за евтушенковской гульбы. В конце концов они расстались.
Иностранку-жену, англичанку, по-моему, Джан, он долго не показывал и когда мама спросила у кого-то из видевших ее, как она выглядит, сказали, что похожа на «пьяную латышку». Была ему под стать, активная, энергичная, вся какая-то экстремальная, драчливая. Ему тоже доставалось. Он отлично фотографировал, принес однажды нам свои снимки, помню, где во все фото огромный беременный живот обнаженной Джан и рядом голенький мальчишка, их сын. Потом уже видела ее и у нас, и когда приходили к Евтуху на дачу – у них тогда было много детей, икон, картин авангардистов и собак: шум, крик, лай, суета. И тоже не удержалась иностранка, появилась Маша.
Она из Петрозаводска, простая русская красавица, с косой была вроде, подошла к Евтушенко взять автограф для своей мамы, да так с хозяином автографа и осталась. Родила ему двух парней. Когда папа заболел, приходила иногда с Женей, иногда без делать уколы, как сестра милосердия. Приходила с биксом – железной коробочкой, в которой лежали походные шприцы и иголки, ставила их на газ и ждала, пока вскипят. Еще приходила. И еще. Сколько надо было, столько и приходила, откладывая свои дела.
