Теперь путешественники наглядно убедились в том, что замерзшее море представляет собой совершенно однообразную картину. Ни одно живое существо не нарушало ее великого безмолвия. От окружающей пустыни веяло безмерной печалью. Но в этом зрелище было какое-то дикое очарование, и каждый из путников отзывался на него по-своему; Прокофьев наблюдал как ученый, а Сервадак любовался как художник, чье сердце всегда открыто для всякого нового впечатления. Когда же солнце село и косые лучи озарили буер, отбрасывая слева исполинскую тень от парусов, когда вслед за тем на землю пала тьма, мгновенно вытеснив день, люди, повинуясь какому-то безотчетному стремлению, придвинулись ближе и молча пожали друг, другу руки.
Ночь стояла темная — ведь только вчера наступило новолуние, но на черном небе ослепительно сияли созвездия. Если бы Прокофьев не запасся компасом, он мог бы держать курс по новой Полярной звезде, стоявшей низко над горизонтом. Разумеется, на каком бы расстоянии ни находилась Галлия от Солнца, оно было абсолютно ничтожно по сравнению с бесконечным пространством, отделявшим ее от звезд.
Тем не менее расстояние от Галлии до Солнца стало уже весьма значительным. Это с полной ясностью устанавливало последнее сообщение ученого. Вот над чем задумался Прокофьев, пока Сервадак, следуя совершенно иному течению мыслей, думал только о своем соотечественнике или соотечественниках, ждавших спасения.
С первого марта по первое апреля скорость движения Галлии по ее орбите уменьшилась на двадцать миллионов лье согласно второму закону Кеплера. В то же время расстояние между нею и Солнцем увеличилось на тридцать два миллиона лье. Таким образом, она находилась почти в центре пояса малых планет, которые движутся между орбитами Марса и Юпитера. Это подтверждалось, между прочим, и появлением спутника Галлии: судя по последнему сообщению ученого, это была Нерина — один из недавно открытых астероидов. Итак, непрерывно удаляясь от Солнца, Галлия подчинялась точно определенному закону. А если это верно, то не может ли неизвестный ученый вычислить орбиту Галлии и установить математически точно время, когда Галлия достигнет своего афелия, если, конечно, она движется по эллипсу? Эта точка явится точкой ее наибольшего удаления от Солнца; начиная с этого момента планета опять начнет приближаться к дневному светилу, и тогда можно будет вычислить продолжительность ее солнечного года и количество дней в году.
Утро застало Прокофьева за этими тревожными мыслями. Посоветовавшись с Сервадаком и подсчитав, что они прошли по прямой линии не менее ста лье, лейтенант решил замедлить ход буера. Убрав часть парусов и не обращая внимания на жестокий мороз, путешественники зорко следили за белой равниной.
Она была по-прежнему пустынной и гладкой, без единой скалы, которая внесла бы хоть некоторое разнообразие в ее величаво-унылый простор.
— Не взяли ли мы курс слишком на запад от Форментеры? — спросил Сервадак, сверившись с картой.
— Пожалуй, — ответил Прокофьев. — Я, как и в море, проложил курс с наветренной стороны острова. Но мы можем теперь держать прямо на остров.
— Хорошо, только поскорей, — сказал Сервадак.
Прокофьев взял курс на северо-восток. Безжалостно подставляя лицо леденящему ветру, Гектор Сервадак стоял на носу буера, напряженно всматриваясь вдаль. Казалось, пристальный взгляд его сосредоточил в себе все силы его души. Нет, он искал не дымок на горизонте, который помог бы обнаружить жилище ученого, ведь у бедняги, наверное, топливо кончилось, так же как и провиант, — Сервадак напрягал зрение, стараясь найти островок, выступающий над ледяной равниной.
Вдруг его глаза загорелись, он протянул руку вперед к еле видной темной точке вдали:
— Вот он, там!
И капитан Сервадак указал на какое-то деревянное сооружение, поднимавшееся над линией горизонта, где небо сливалось с ледяным покровом моря.
Лейтенант Прокофьев схватил подзорную трубу.
— Да, да, — ответил он, — там что-то есть! Это вышка для геодезических съемок!
Они не ошиблись. Ветер надул поднятые паруса, буер, находившийся всего километрах в шести от берега, рванулся вперед и полетел с бешеной скоростью.
Сервадак и Прокофьев были не в силах вымолвить ни слова. Вышка быстро росла на глазах, и вскоре они увидели гряду невысоких, окружавших ее скал, которые выделялись темным пятном на снежном ковре.
Предчувствие не обмануло капитана: нигде над островом не курился дымок. Мороз был жестокий, и обольщаться не приходилось, — буер несся на всех парусах навстречу чьей-то могиле.
Через двадцать минут, когда до геодезической вышки осталось не больше километра, Прокофьев спустил грот, так как буер летел к берегу уже по инерции.
Сердце Сервадака сжалось: он увидел, что ветер треплет висящий на вышке лоскут голубой ткани… И это все, что осталось от французского флага!
Легкий толчок о прибрежные рифы, и буер остановился. Остров был меньше полукилометра в окружности, — это был последний уцелевший клочок земли Форментеры, земли Балеарского архипелага! У подножия геодезической вышки ютилась жалкая деревянная хижина с плотно закрытыми ставнями. Быстрее молнии Сервадак и Прокофьев выпрыгнули на скалы, вскарабкались по скользким уступам, добежали до хижины.
Гектор Сервадак ударил кулаком в дверь; она была заперта изнутри на засов.
Он позвал:
— Эй, кто там, отворите!
Молчание.
— Помогите, лейтенант, — воскликнул Сервадак.
И дружно нажав плечом на ветхую дверь, они сорвали ее с петель.
В единственной каморке хижины — ни проблеска света, ни звука.
Одно из двух: либо последний обитатель хижины покинул ее, либо лежал здесь мертвый.
Капитан Сервадак распахнул ставни, и в каморку проник свет.
В холодном очаге еще оставался пепел — и только.
В углу — кровать. На ней распростертое тело.
— Умер от голода! Замерз! — в отчаянии вскричал Гектор Сервадак.
Лейтенант Прокофьев склонился над телом.
— Жив! — воскликнул он.
И откупорив фляжку с водкой, он влил несколько капель в рот умирающего.
Раздался легкий вздох, затем несколько слов, ела внятных.
— …Галлия?
— Да, да, Галлия! — отвечал капитан Сервадак. — И это…
— Это моя комета, моя собственная!
И, больной снова впал в беспамятство, Сервадак глубоко задумался: «Но ведь я его знаю! Где же я встречался с этим ученым?»
Конечно, нечего было и думать о том, чтобы выходить больного здесь, где отсутствовало все необходимое. Сервадак и Прокофьев быстро приняли решение. Через несколько минут они перенесли в буер умирающего ученого, его физические и астрономические приборы, одежду, рукописи, книги и старую дверь, служившую ему для вычислений вместо грифельной доски.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
