показываю ей коробочку, обращаю ее внимание на иероглифы, напечатанные на крышке. Она трясет головой. Кажется, она понятия не имеет, что это.
Уайпо смотрит, как я вожусь со спичкой. Палочку – к огню. Я подношу тлеющий кончик к уголку фотографии и наблюдаю, как она горит.
Наружу вырывается черный дым. Это не аккуратные клочки, как раньше, не волнистые ленты. Это мощное извержение, и я понимаю: дыму все это не понравилось. Не понравилось, что я привела с собой кого-то еще.
Незримый ветер вырывает фотографию у меня из пальцев; ее подбрасывает в воздух, где она взрывается треском молнии и пеплом осыпается вниз.
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на бабушку: ее глаза широко раскрыты.
Ни мерцания.
Ни вспышки.
Ни калейдоскопа цветов.
Под ногами дрожит пол; неужели землетрясение? Все ходит ходуном, и потрескавшиеся стены осыпаются; рушится потолок. Уайпо взвизгивает, когда прямо из-под нее куда-то проваливается кровать.
Пол исчез. Гравитации больше нет. Мы дрейфуем через черную бездну, переворачиваясь на лету. Все, что я слышу, – это звук нашего дыхания.
– Ли, – произносит Уайпо.
Ее голос – как кнопка включения света.
Чернота исчезает. Мы падаем на землю, и от удара у нас дрожат ноги.
65
Дым и воспоминания
Зеленое поле. Щербетное небо. И мы.
Что это, черт возьми, за место?
Уайпо показывает на травяные луга, раскинувшиеся впереди, и ее палец словно запускает движение ветра. Сильный порыв проносится между нами, разметав волосы по моему лицу и заставляя бабушкину тунику неистово вздыматься.
В этот момент снимок, подпрыгивая и трепеща от легкого ветерка, касается моих щиколоток, и тут я замечаю, что по всему полю разбросаны разные предметы. Фотокарточки. Письма. Конверты с адресом на китайском языке.
Потом я замечаю лежащую на боку коробку; на ней черным маркером написано мое имя.
Вещи, которые принесла мне птица. Коробка, которую бабушка с дедушкой якобы сожгли. И повсюду – сломанные черные палочки с благовониями. Что же я наделала?
Уайпо тянется к скомканному куску бумаги на земле, лежащему рядом со мной. Как только она к нему прикасается, появляется характéрная вспышка.
Цвета меркнут. Цвета возвращаются.
Земля уплывает у нас из-под ног, и на замену ей приходит бежевый ковер – как у папы в кабинете. Комната слабо освещена и пахнет свежепостиранным бельем; мы стоим прямо у стола, где он что-то пишет перьевой ручкой на листке бумаги. Но оказывается, что текст – не на английском. Штрихи и черточки оформляются в китайские иероглифы. Он пишет с красивой, отточенной легкостью.
Ручка вдруг издает резкий звук рассеивающейся жидкости: черные чернила впитываются в бумагу пятном в форме собачьей кости.
Рядом со мной вздыхает бабушка. Она участливо показывает на чернильное пятно. Через пару секунд я наконец понимаю: она узнала этот лист бумаги.
Неужели он… Мысль тяжелым грузом падает в желудок. Он пишет ей? Уайпо?
Папа качает головой, глядя на большую кляксу, но продолжает писать, огибая ее. Он заканчивает письмо, подписывается на английском и машет листком, чтобы чернила быстрее высохли.
Он вытаскивает что-то из ящика стола: мои фотографии (я тогда была в седьмом или восьмом классе), фотографии мамы и несколько снимков с нами тремя. Наконец, он берет несколько моих работ – бóльшую часть я даже не помню. Автопортрет. Бельчонок, нарисованный масляной пастелью. Мамины руки, застывшие над клавишами. Воскресные вафли – эскиз, сделанный углем.
Папа осторожно складывает все рисунки в защитную папку, скрепкой прикрепляет к ней письмо и помещает все в большой желтый конверт. На нем уже написан адрес на китайском, а в самом низу аккуратно напечатано: Тайвань (Китайская Республика).
– Брайан? – доносится из коридора мамин голос.
Он поспешно задвигает тонкую посылку куда-то в затененную зону за монитором компьютера.
Затем слышится стук – два мягких удара костяшками пальцев, – и дверь приоткрывается.
– Ужин готов, – говорит мама, заглядывая внутрь.
Уайпо делает тяжкий вдох. Папа с улыбкой поворачивается к двери; его пальцы, словно на середине мысли, застыли над клавиатурой.
– Иду.
Поток света и цветов, переливающийся, гудящий – чуть дольше, чем обычно.
Затем – темнота. Затем – вспышка, и цвета снова становятся приглушенными. Кажется, мы перенеслись еще раньше во времени.
Внезапно я в тысячу раз лучше осознаю все, что вижу, слышу и ощущаю. И думаю тоже – я могу чувствовать мысли других людей.
На старой кухне с оштукатуренными стенами поет, помешивая что-то в кастрюле деревянной ложкой, молодая женщина. Затем она со счастливым вздохом опускается на плетеный бамбуковый стул. Свободная рука поддерживает округлившийся в ожидании ребенка живот.
Это Юаньян. Уже не маленькая девочка, но и не та Уайпо, которую я знаю. Где-то между.
На кухню, широко улыбаясь, заходит ее муж. На нем темная форма, волосы коротко подстрижены. Это Уайгон – такой молодой, что я с трудом его узнаю.
– Больше не могу ждать, – говорит он. – Когда уже родится малыш?
Странно слышать, как он говорит; понимать, что когда-то и у него был голос.
– Знаешь, он ведь не игрушка, – качает головой Юаньян. – Он будет живым существом.
– Она, – поправляет Уайгон.
– Почему ты так уверен, что это девочка? – говорит Юаньян.
– А ты почему так уверена, что это мальчик? – говорит ее муж.
Юаньян пожимает плечами.
– Просто предположила.
Это ее первый ребенок; откуда ей знать?
– А я не предположил, – заявляет Уайгон. – Мне это приснилось.
Тяжелая темнота. Вспышка света. Новые цвета.
Сцена, которая напоминает ту, где я уже оказывалась благодаря дыму: женщина на постели с бугорком одеяла поверх живота. Это Юаньян, но на несколько лет старше. У нее уставший взгляд, но лицо светится от счастья. И снова здесь ее муж – теперь он стоит рядом с кроватью и качает их новорожденного ребенка. Это другая девочка – она уже полна музыки и агукает, кряхтит и моргает, глядя на них.
Молодой Уайгон отходит, чтобы поправить размотавшееся одеялко, и я замечаю маленькую коричневую отметку на складках под подбородком малыша. То же родимое пятно, которое все свое детство я наблюдала на ее худой бледной шее. Это моя мать.
– Цзинлинь, подойди и познакомься с сестрой, – зовет Юаньян.
Сестра. Сестра. Сестра. Сестра. Слово пульсирует у меня в голове, обернутое хлопковой дымкой недоверия. Значит, мама – младшая сестра. Так вот кто изображен на черно-белых снимках. Моя мать и моя тетя. Дори и Цзинлинь. Четырехлетняя девочка появляется из темного угла, где беззвучно стояла все это время. Она застенчиво жует кончик своей косички.
– Смотри, Цзинлинь, – произносит ее отец, – твоя сестра выглядит почти так же, как ты,
