После посещения парфюмерного магазина от пятидесяти рублей оставалось не так уж и много, но того, что осталось, хватило на покупку разных лакомств в кондитерской Яни. Вера начала с плитки шоколада с гаданием (предсказания – это так восхитительно), а затем купила две плитки с кремовой начинкой, плитку китайского, пряного, плитку фруктового, купила по коробке обычной и розовой халвы, банку вишневого шербета, по фунту клюквы и рябины в сахаре, фунт зефира-буше, фунт кизилового мармеладу, два фунта яблочной пастилы и фунт греческого пудинга. Если кто-то не покупал у Яни греческого пудинга, то приказчики смотрели на него с удивлением. Какой, мол, смысл приходить в кондитерскую к грекам и не купить их национального лакомства?
– Должно быть, у вас, сударыня, много младших братиков и сестренок, – сказал Вере волоокий курчавый приказчик, неся ее покупки на улицу, к пролетке. – Представляю, как они будут рады!
Глаза закатил, языком поцокал – греки без этого не могут. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что всю эту прорву сладкого Вера собиралась съесть одна. В последнее время ее одолела страсть к сладостям, да такая, что только держись. Вера всегда любила сладкое, но завзятой сластеной не была. А сейчас ехала домой и уже предвкушала, с каким удовольствием она сейчас полакомится. Начнет, разумеется, с «гадательного» шоколада. Известно же, что предсказание сбывается лишь в том случае, если плитка немедленно съедена до последней крошки. И делиться им ни с кем нельзя, даже если и Владимир попросил бы, то Вера ему отказала бы. Нельзя. Но Владимира не было дома, он трудился в конторе или, может, ораторствовал в суде, да и к шоколаду он был равнодушен.
Приехав домой, Вера отпустила Ульяну за покупками. Новую горничную все никак не удавалось найти. Лето, половина Москвы на дачах, из-за чего и желающих наниматься в прислуги мало. Летом больше в дачных поселках нанимаются, многие ведь оставляют московскую прислугу смотреть за квартирами, а на месте, в Кусково или Переделкино, обзаводятся временной прислугой. Ничего, скоро лету конец, после Успенья будет замена Клаше. А пока и Ульяна справляется, хозяйство-то небольшое.
Установленный порядок, касающийся того, чтобы не оставлять квартиру без присмотра, соблюдался строго. Румпельштильцхен больше ничем о себе не напоминал. Полиция вроде бы его искала, но поиски эти были какими-то скрытыми. К Вере с Владимиром никто не приходил, ничего не спрашивал. Только раз Вера видела в кухонное окно, как один из приходивших к ним полицейских разговаривает с дворником Егором. Но о чем они разговаривали, ей слышно не было. Может, и вовсе не о Клашиной смерти. Привычка часто посматривать в окна, то в одно, то в другое, сформировалась у Веры как-то сама собой. Началось все с того дня, когда она впервые заподозрила, что за ней следят. После трагической Клашиной смерти подспудно тлевшие в душе подозрения разгорелись, как угли на ветру. Теперь чуть ли не ежедневно Вера в разное время видела около дома одних и тех же людей. Не исключено, что она ошибалась, принимая за шпиков совершенно посторонних людей. Узнавала она их больше по одежке, нежели по чертам лица, а похожей, если не одинаковой, одежды много. Если бы у Веры в отношении кого-нибудь из прохожих возникли достаточно веские подозрения, то она бы непременно рассказала об этом Владимиру или Алексею, а то и телефонировала бы в полицейскую часть, благо та была рядом. Пусть задержат подозрительного субъекта и поинтересуются, кто он такой и что делал возле их дома. Но достаточно веских подозрений не было. Были одни лишь сомнения. Вот давеча пялился на витрины галантерейного магазина, что под Вериной квартирой, плечистый парень в накинутой на плечи поношенной студенческой тужурке, а сейчас вроде он прошел по другой стороне улицы и свернул в Черниговский переулок, только на этот раз тужурка была надета в рукава и картуз не лихо заломлен на затылок, а надет ровно. Кряжистый мужик в полотняной серой косоворотке, сутулый лоточник с закрытым, видимо, пустым лотком, господин в светлой чесучовой паре и соломенном канотье, грязный лохматый босяк в драной солдатской гимнастерке и широких черных портках… Все эти люди были настолько типичными, что нетрудно по ошибке принять одного за другого. Вера уже не столько боялась, сколько играла. Ну-ка, кто у нас сегодня под окном слоняется? Выходило так, что она обращала внимание только на мужчин, ни одну женщину ни разу в слежке не заподозрила.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Когда Ульяна ушла, Вера протелефонировала Алексею и рассказала, что к ней подходила в Пассаже знакомая «Ивана Ивановича», попеняла на то, что она две недели не дает о себе знать, и дала пятьдесят рублей. Если кто-то из телефонных барышень, любящих развлекаться подслушиванием чужих разговоров, и услышал Верин рассказ, то ничего необычного в нем не нашел. Алексей похвалил Веру и сказал, что в следующем письме непременно порадует «Ивана Ивановича» хорошими новостями. Закончив разговор, Вера распечатала купленную плитку, на этикетке которой была изображена девица в высоком кокошнике и нарядном сарафане. Девица сидела за столом и напряженно вглядывалась в стоявшее перед ней зеркало – гадала.
«Отправляясь в путешествие, тщательно выбирайте попутчиков, и тогда вашему путешествию гарантирован благоприятный исход» – было напечатано на светло-желтом фантике. Дурацкое какое-то гадание, даже не столько гадание или предсказание, сколько самый что ни на есть обычный совет, не содержащий ничего таинственного. Banalite![439] Но тем не менее плитку Вера сразу же съела. Вкусно, и пусть все ее путешествия благополучно заканчиваются. А уж попутчиков она будет выбирать как следует. Да, собственно, она уже выбрала себе попутчика – Владимира. Вместе по жизни, вместе и в путешествия. С кем еще путешествовать, как не с мужем? Свадебного путешествия у них не было, Владимиру дела не позволили, но все еще впереди. Жизнь только начинается…
Была пятница, 23 июля. До 1 августа, еще одного неблагоприятного дня, в который жизнь Веры в очередной раз едва не закончилась, оставалось восемь дней.
Август начался восхитительно – Вера открыла глаза и увидела мужа. Владимир, уже успевший привести себя в порядок и облачиться в халат, сидел на краю их ложа и смотрел на нее. В этом взгляде было столько любви, что у Веры перехватило дыхание. Как же славно, когда тебя любят, да еще так сильно! Что бы она делала без Владимира? Как она смогла бы жить без любви? А если они никогда не встретились бы? Что тогда?
«Тогда – ничего», – ответила самой себе Вера. Тогда действительно ничего не было бы, потому что жизнь без любви – это не жизнь, а так, жалкое существование.
– Мое солнышко проснулось! – Владимир наклонился и нежно поцеловал Веру в щеку.
Поцеловал бы еще, но Вера проворно увернулась, быстро поднялась и ушла умываться. Она предпочитала не показываться мужу только что проснувшейся. Волосы растрепаны, глаза со сна припухшие, на щеке отпечатался узор кружев наволочки… Пугало огородное, а не жена. Такую и разлюбить недолго. Хоть Владимир и утверждал, что Вера ему нравится всякая, в любом виде, в любом наряде (и непременно добавлял, наглец такой, что без нарядов, в первозданной своей красоте, она нравится ему больше всего), но Вера предпочитала, чтобы ее видели в должном виде. Умытой, причесанной, напудренной, надушенной. Драгоценные камни в оправе смотрятся гораздо выигрышнее, нежели без нее. Особенно во время беременности.
Беременность пока не успела заметно сказаться ни на чем, кроме усилившейся тяги к сладкому, но Вера ждала, что она со дня на день начнет сказываться, и оттого рассматривала по утрам себя в зеркало с особенным вниманием, придираясь к любой мелочи. Сегодня ей показался чересчур бледным цвет лица, и она решила, что на воздухе надо бывать чаще. Несмотря ни на какие обстоятельства, потому что это полезно для здоровья. Владимир несколько раз ласково пенял Вере на то, что она мало выходит из дому, а вчера на эту тему заговорил и бывший у них в гостях Алексей. Он даже посоветовал брату снять дачу, чтобы Вера остаток лета провела за городом, но Вера этому воспротивилась. Ей совершенно не хотелось селиться за городом, в чужом доме. Неудобно, далеко от Москвы, Владимиру придется ежедневно делать длинные концы, опять же, не хотелось затевать хлопоты с переездом ради неполного месяца. И разве сейчас, в начале августа, можно найти хорошую удобную дачу? Такие еще в апреле разбирают, а сейчас можно получить только то, от чего все другие отказались – развалюху, в которой невозможно жить, или же какое-нибудь подмосковное Фонтенбло, оставшееся неснятым из-за дороговизны. Квартиру оставлять без присмотра тоже не хотелось. А вдруг объявится Спаннокки? О делах тоже забывать не следует. Вера даже удивилась тому, что Алексей заговорил про дачу. Они же с Владимиром совсем не дачники, оба сроду такой привычки не имели. Алексей так вообще не любитель природы, сам несколько раз говорил, что бульвары для него – самый лучший лес и что от вида полей да лугов он впадает в уныние, ему непременно нужна городская толчея, только в городе он может жить полноценной жизнью. Владимир настроен не столь категорично, но он же автомобилист, а за городом нет автомобильных клубов, и гараж со всем, что в нем находится, на дачу перевезти невозможно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
