забуду это выражение искреннего, наивного шока на ее лице. «Церковь?! — воскликнула она. — Да что толку туда идти! Я и так сама себя презираю, а они только помогут мне чувствовать себя еще хуже».
Для меня самое поразительное в этой истории то, что женщины, подобные этой проститутке, не убегали от Иисуса, а наоборот: бежали к Нему. Чем более низкого мнения был человек о себе, тем отчетливее он видел в Иисусе убежище. Неужели Церковь утратила этот дар? Совершенно очевидно, что люди со дна общества, которые толпами стекались к Иисусу, когда Он был на земле, сегодня не чувствуют себя принятыми Его последователями. Что же произошло?
Чем больше я размышлял над этим вопросом, тем больше склонялся к одному ключевому слову: «благодать».
Писатель Стивен Браун отмечает, что ветеринар может многое узнать о хозяине собаки, с которым он никогда не встречался, просто понаблюдав за собакой. Что же узнает мир о Боге, наблюдая за Его последователями на земле? Проследите корни слова «благодать» (греческое «charis»), и вы обнаружите глагол, означающий «я ликую, я рад». Как показывает мой опыт, радость — это далеко не первый образ, который приходит людям в голову, когда они думают о церкви. Скорее они представляют себе людей куда «святее», чем они сами. Церковь воспринимается как место, в которое необходимо идти после исправления своей жизни, а не до. Люди думают о нравственности, а не о благодати.
Из книги «Что удивительного в благодати?»
20 мая
Последнее из лучших слов
Как писатель, я на протяжении целого дня жонглирую словами. Я играю с ними, прислушиваюсь к их обертонам, вскрываю их, как консервные банки, и пытаюсь затолкать в них свои мысли. Я обнаружил, что слова с годами способны портиться, как старое мясо. Их значение разлагается. Возьмем, к примеру, слово «любовь». Переводчики Библии под ним в большинстве случаев подразумевали высшую форму любви, называемую в оригинале «агапе», сегодня же мир свел это слово лишь к чувственным отношениям.
Наверное, я снова и снова возвращаюсь к «благодати», потому что это — единственное великое богословское слово, которое еще не испортилось. Я называю его «последним из лучших слов», потому что во всех его современных применениях можно найти отблески славы оригинала. Это слово, подобно обширному водоносному слою, лежит в основании нашей гордой цивилизации, напоминая нам о том, что доброе приходит к нам не от наших усилий, а по Божьей милости.
Благодать, воистину, удивительна. Это, действительно, — последнее из наших наилучших слов. Оно заключает в себе саму суть Евангелия, подобно тому, как в капле воды отражается солнце. Мир жаждет благодати, хотя и не осознает этого. Не удивительно, что гимн «О, благодать» оказался в десятке самых популярных песен через двести лет после того, как был сочинен. Для общества, дрейфующего в открытом море по воле ветров, я не знаю лучшей пристани, возле которой можно было бы бросить якорь веры.
Впрочем, состояние благодати зачастую мимолетно. Берлинская стена пала за одну ночь эйфории; чернокожие жители Южной Африки выстраиваются в длинные, цветастые очереди, чтобы бросить в урну свои первые за всю историю избирательные бюллетени; Ицхак Рабин и Ясир Арафат пожимают друг другу руки в Розовом саду… Но через мгновение благодать идет на спад, и Восточная Европа угрюмо увязает в многолетнем периоде восстановления, Южная Африка пытается понять, как теперь управлять страной, Арафат избегает пули убийцы, а Рабин становится ее жертвой. Подобно угасающей звезде, благодать рассеивается в последней вспышке бледного света и поглощается черной дырой «неблагодати».
Из книги «Что удивительного в благодати?»
21 мая
Впадая в благодать
Поначалу благодать не пришла ко мне в очертаниях или в словах веры. Я вырос в церкви, где часто говорили одно, а подразумевали что-то другое. Смысл слова «благодать», как и многих других религиозных слов, был выхолощен, поэтому я больше не мог ему доверять.
Впервые я пережил благодать через музыку. В Библейском колледже, где я учился, меня считали человеком с отклонениями. Люди публично молились за меня и спрашивали, не нуждаюсь ли я в изгнании бесов. Меня это раздражало, смущало, сбивало с толку. Я начал вылезать в окно своей комнаты в общежитии и прокрадываться в часовню, где стоял трехметровый рояль «Steinway». Ежедневно около часа я сидел в темном зале при одном лишь свете от лампочки над пюпитром и играл сонаты Бетховена, прелюдии Шопена и импровизации Шуберта. Движения моих пальцев создавали ощущение некоего осязаемого порядка в моем мире. Мой разум был смущен, мое тело было в смятении, все вокруг было так запутано, но, сидя за роялем, я ощущал скрытый мир красоты, благодати и чудес, светлый, как облако, и изумительный, как крылья бабочки.
Нечто подобное происходило и на природе. Чтобы скрыться от толкотни идей и людей, я уходил на длительные прогулки по поросшим кизилом сосновым лесам. Я шел вдоль реки среди носящихся зигзагами стрекоз, наблюдал за порхающими над головой стайками птиц и переворачивал упавшие сучья в надежде найти под ними радужных жуков. Мне нравилось то, насколько бесспорно и неизменно природа дает форму и место всему живому. Я видел свидетельство того, что мир содержит грандиозное, великое добро и, конечно же, — следы радости.
Примерно в это же время я влюбился. Это было нечто сродни свободному падению, полету вверх тормашками в состоянии невыносимой легкости. Земля накренилась на своей оси. Я был так же не готов к любви, как и к доброте и красоте. Мое сердце вдруг словно раздулось, став слишком большим, чтобы помещаться в груди.
Выражаясь богословской терминологией, я переживал «общую благодать». Я обнаружил, насколько ужасно быть благодарным, когда некого благодарить, и благоговеть, когда некому поклоняться. Постепенно, очень постепенно я возвращался к покинутой вере моего детства.
Из книги «Что удивительного в благодати?»
22 мая
Почему я не посещаю мегацерковь?
Я против курса на мегацеркви, предпочитая общины поскромнее, вдали от света прожекторов. Я никогда до конца не понимал — почему, пока не натолкнулся на парадоксальное наблюдение Г.К. Честертона, записанное в его книге «Еретики»:
Человек, живущий в небольшом сообществе, обитает в гораздо более обширном мире… Причина очевидна. В большом сообществе мы можем избирать себе товарищей, а в небольшом наши товарищи избраны для нас.
Абсолютно точно! Когда у меня есть выбор, я предпочитаю околачиваться с себе подобными: теми, у кого есть высшее образование, кто пьет хорошо прожаренный кофе «Starbucks», слушает
