— Договаривай, сволочь, кто я такой?
— Опусти пистолет и не рычи, — Мамасадык ухватил незнакомца за локоть.
У Скорпиона во второй руке оказалась тяжелая железная болванка. Он ударил ею Мамасадыка по голове. Тот обмяк и уронил голову на грудь. Из рассеченного виска на колени потекла густая темная кровь.
— Вот так спокойней, — прохрипел Скорпион. — Ты, — налетел он затем на таксиста, — чего хайло разинул — гони машину! Я не посмотрю, что ты молод, живо отправлю к праотцам.
Позади, между двумя холмами, которые перерезала дорога, показался мотоцикл.
Шофер заметил его в зеркале. Мотоциклист был в форме. В коляске сидела женщина.
— Давай, давай, чего ты! — рявкнул Скорпион на шофера. — Ну, куда ты пялишь глаза?
Послышался звон разбитого стекла. Таксист обернулся. Скорпион протянул руку с пистолетом над спинкой заднего сиденья и целился в мотоциклиста.
«Преступник», — догадался шофер. Он остановил машину и кинулся к пассажиру. Обрела смелость и Кумрихон. Она полезла через сиденье, чтобы схватить незнакомца за руку. Скорпион обернулся и в упор выстрелил в таксиста. Шофер, падая на сиденье, скользнул помутневшим взглядом по заднему окну машины. Открыв дверцу, Скорпион ногой вытолкнул шофера на дорогу,
— …Ну, остальное вам известно, — закончил рассказ полковник.
Действия Скорпиона поразили меня своей жестокостью,
— Якуб Розыкович, объясните, пожалуйста, куда Скорпион вез Мамасадыка и Кумрихон? — спросил я.
— Разве не ясно? — поднял брови полковник.
— Нет.
— Этого человека не зря зовут Скорпионом, — вмешался Исмаилов. — Он жалит всех, кто становится на его пути.
— Разве Мамасадык и Кумрихон…
— Нет, эти ему не мешали. Он решил уничтожить их, чтобы отвлечь от себя внимание уголовного розыска. Ему, очевидно, была известна наша версия.
— Будто Кумрихон замешана в краже?
— Да.
— Кажется, эту версию разрабатывали вы, — не утерпел я, чтобы не подпустить майору шпильку.
— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — нисколько не смутился Исмаилов. Я снова не выдержал:
— Ошибки ошибкам — рознь! Если человек часто ошибается, то не значит ли это, что он вообще не способен делать правильные выводы.
— Может быть… К счастью, у нас таких людей нет, — задымил папиросой майор.
Розыков взглянул на меня, в его глазах прыгали чертики.
— Итак, что еще интересует вас?
— Почему Скорпион решил вернуться в город? — спросил я. — Ведь он мог разбить машину где-нибудь в степи. Полковник позвонил, в кабинет вошла секретарша.
— Скажите, чтобы привели Ягодкина… Сейчас он сам ответит на ваш вопрос.
— Как? — удивился я. — Разве Скорпион арестован?
— С утра здесь… Его задержали в аэропорту капитан Зафар и оперуполномоченный Кадыров, — не без гордости сообщил Розыков.
Открылась дверь: в кабинет вошли двое — милиционер и мужчина в штатском. Я хотел увидеть зверя в облике человека, таким представлялся мне Скорпион. Таким он должен был казаться каждому. Поэтому в первое мгновение я растерялся. Внутри все протестовало; нет, это не Скорпион, твердил я, не того поймали, не того…
Мои товарищи доказывали, да и в книгах я читал, что преступник отличается от честных людей не только своими убеждениями, но и внешностью: обязательно имеет какой-нибудь физический недостаток. Чаще всего — это спившийся верзила с низким лбом и скошенным подбородком.
Ягодкин своим видом опроверг подобное представление о преступнике. Пользуясь следственной терминологией, можно было бы так описать его: высокий рост, стройная фигура, короткие, черные, как смоль, волосы, волевое лицо с прямым тонким носом и прищуренными карими глазами. Красив, хорошо одет, приветлив.
— Рассказывайте!.. — потребовал Розыков, как только Ягодкин сел на стул у пристолика.
— Что именно? — поднял голову Скорпион. Он улыбался, дружелюбно рассматривая полковника.
— Можете начать с начала, — разрешил Розыков.
— О, это длинная история, — сощурился Скорпион. — Сейчас мне не хочется говорить. Позвольте, — он достал из кармана черные очки и одел их.
Почему-то уснувшая или сбитая первым впечатлением ненависть к Ягодкину, вскипела во мне с новой силой. Он еще рисуется, шутит. Он — ранивший Наташу! Я готов был броситься на Скорпиона и избить его. Нет, задушить собственными руками.
Разговор Розыкова с Ягодкиным я затрудняюсь передать. Несмотря на все мои усилия, я не мог сосредоточиться: вопросы и ответы проходили мимо моего сознания. Так случается с человеком, когда он, получив внезапный удар, остается наедине с самим собой. Он все слышит и все видит, но ничего не фиксирует.
Скорпион, кажется, ответил, почему решил возвратиться в город. Ему кто-то помешал: то ли работники милиции, то ли колхозники.
Одну фразу я запомнил хорошо:
— Черт возьми. Я не думал, что ваша собака напала на мои следы. Если бы не она, я бы теперь был далеко, Впрочем, еще все может измениться.
Когда увели Скорпиона, я успокоился. Мне хотелось обменяться впечатлениями с Розыковым, но едва я задал ему вопрос, как вошла секретарша и доложила о старшем лейтенанте Воронове.
Мы весело переглянулись. Полковник даже встал и громко забарабанил пальцами по стеклу, лежавшему на столе..
Я много слышал о Воронове и даже как-то привязался к этому искреннему человеку и хорошему другу Наташи.
Воронов вошел в кабинет. Это был высокий молодой человек с голубыми глазами и немного вздернутым носом. Он внес в кабинет шум и оживление, я невольно подумал: теперь бы Наташа полюбила его… Сам не знаю, почему эта мысль пришла мне в голову.
— Сколько лет, сколько зим, — воскликнул Исмаилов и схватил Воронова за руку.
— Здравствуйте, товарищ капитан… О, извините, — улыбнулся Воронов, — вы уже…
— Все течет, все изменяется…
Старший лейтенант подошел к Розыкову. Полковник протянул руки и горячо обнял Воронова за плечи.
— Вот ты какой стал!.. Ну, здравствуй, здравствуй! Какими судьбами?
— Разве вы не знаете?.. — Взгляд Воронова потух. — Товарищ полковник… Якуб Розыкович, да как же!.. Ведь Наташа… Ну, зачем вы разрешили ловить ей этого… Якуб Розыкович, — он волновался и не находил нужные слова. — Ах, Якуб Розыкович…
Наташа, увидев нас, улыбнулась. На ее впалых бледных щеках появился легкий румянец. Она была счастлива.
— Алеша, ты?
— Я, Наташа, я, — засиял Воронов. — Ну, как ты? Тебе больно? Наташа…
— Ничего, Алеша… Хорошо…
— Она перевела взгляд на меня:
— Ты у мамы был?
— Не беспокойся, она хорошо себя чувствует. — Я на секунду замер, подавшись вперед, и услышал, как в груди радостно затрепетало сердце. — У тебя хорошая мать, Наташа!
— Спасибо.
— Тебе что-нибудь принести?
— Не надо… Алеша, — позвала она, — ты, кажется, был в Самарканде?
— Приехал… Вот, — он взглянул на меня, потом на Наташу, и ему очевидно стало все ясно. — К тебе… Услышал…
Она слабо кивнула головой:
— Благодарю… Я рада…
— Наташа, знаешь, — громко сказал Воронов. — Поздравь меня: я женюсь!
— На ком? То есть, прости, — прошептала Наташа. — Поздравляю… Надеюсь, пригласишь на свадьбу.
— Приглашу!.. Ты только скорее поправляйся. В палату вошли Розыков и Исмаилов.
— Ну, как, Наташа? Дышим? — весело спросил майор.
— Да, кажется, дышу.
— Ты извини нас, Наташа, — заторопился Розыков. Он положил на тумбочку несколько свертков. — Тут тебе от друзей. Всех не пускают сюда. Ну-ну, не вешай носа. Мы еще повоюем!
Все ушли. Я остался у ее постели один.
…Это было три с половиной года тому назад. О чем мы тогда говорили? Удивительно, я запомнил самые незначительные подробности встречи Наташи с Вороновым, а вот, что делал сам, позабыл.
Может быть, я ничего не говорил? Сидел и молчал? Ей было тяжело, о чем я мог говорить?
— Хорошо, я зайду, Наташа.
Это обещание я помню. Она попросила меня навестить мать и Лукерью Степановну.
Меня оттащил от Наташи помощник главного врача— сухой старичок в очках.
— Идите, идите, уже поздно… — сказал он, закрыв за мною дверь.
У подъезда меня ждали Розыков и Воронов. Исмаилов уехал раньше — у него, кажется, были какие-то дела в аэропорту.
…Гульчехра встретила нас во дворе дома и сразу захлопотала у дастархана. Мы сели на курпачу.
— Вы извините, у нас просто, — почему-то извинилась она. — Сейчас будет чай. Мы говорили о Наташе.
— Ничего, ничего, не беспокойтесь, — успокаивал нас Розыков. — Наташа выздоровеет. Она сильная, Не может быть, чтобы… Где это видно, чтобы…
Воронов глухо поддакивал:
— Да-да, вы правы. Потом горячился:
— Якуб Розыкович, поймите, ей всего двадцать семь лет! Неужели другие не могли поехать вместо нее?
