Он бросил на Сабана взгляд полный жалости, и начал расхаживать из стороны в сторону по короткому дерну.
— Он желает храм из Сэрмэннина, потому что именно здесь почитают Слаола больше других богов. Здесь люди познали часть истины, и эту истину мы должны принести в центральные земли. Но есть и величайшая истина, — он перестал ходить и возбуждённо посмотрел на своих слушателей. — Я осознал суть всего, — сказал он тихо, затем подождал, оспорит ли его кто-нибудь, но Хэрэгг только почтительно смотрел на него, а Сабану было сказать нечего.
— Жрецы верят, что мир неизменен, — продолжил он презрительно. — Они верят, что ничто не меняется, и что, если они будут подчиняться правилам и совершать необходимые жертвоприношения, ничто никогда не изменится. Но мир меняется. Он изменился. Рисунок мира нарушен.
— Рисунок? — спросил Сабан. Хэрэгг упоминал рисунок в далёкой северной стране, но ничего тогда не объяснил. Теперь расскажет Камабан.
Для этого Камабан наклонился и вытащил стрелу из колчана Сабана, так как тот никуда не ходил без своего тисового лука, который был символом того, что Сабан уже не раб. Камабан кремневым наконечником стрелы начертил на дёрне широкий круг, вдавливая его так, что показалась коричневая земля под желтеющей травой. Он сказал:
— Круг — это солнечный год. Мы знаем этот цикл. Мы отмечаем его. Здесь в Сэрмэннине они убивают девушку каждую зиму, чтобы показать, когда один год заканчивается и такой же год начинается снова. Ты понимаешь это?
Он смотрел на Сабана, так как Хэрэгг уже знал о нарушенном рисунке.
— Я понимаю, — сказал Сабан. В Рэтэррине тоже отмечали окончание года и его начало в середине лета, но они делали это принесением в жертву тёлки на рассвете, а не девушки на закате.
— Теперь к тайне, — сказал Камабан, и выдавил намного меньший круг, поместив его на большой начерченный круг, подобно бусине на браслете из бронзовой проволоки.
— Это Лаханна, — сказал он, прикасаясь к маленькому кругу. — Она зарождается, растёт, — он обводил пальцем вокруг бусины, — и исчезает снова. Затем она снова рождается, — он начертил новый круг, такого же размера, как первый, и вплотную к нему, — она растёт и исчезает, и затем рождается вновь.
Он нарисовал третий круг. То, что нарисовал Камабан, выглядело подобно трём бусинам, которые почти заполнили одну четверть большого солнечного круга.
— Она зарождается, она исчезает, — говорил он снова и снова, ещё вычерчивая круги, пока их не стало двенадцать, и затем он остановился.
— Ты видишь? — сказал он, указывая наконечником стрелы на промежуток между первым и последним кругом.
Кольцо теперь содержало двенадцать бусин.
— Двенадцать лун каждый год, — сказал Камабан, — но секрет здесь.
Он постучал по небольшому пространству, оставшемуся между первым и последним кругом луны.
Хэрэгг повернулся к Сабану, страстно желая, чтобы тот понял.
— Лунный год короче, чем солнечный год.
Сабан слышал об этом. Жрецы в Рэтэррине, на самом деле, жрецы повсюду, давно заметили, что лунный год из двенадцати зарождений и угасаний луны, был короче, чем большой круговорот солнца на небе, но Сабан никогда не задумывался об этом несоответствии. Это была одна из неизменных тайн жизни, подобной тем, почему олени носят рога только часть года, или куда зимой улетают ласточки. Он увидел, что Камабан достал человеческую бедренную кость из своей сумки.
— Когда я был ребёнком, — сказал Камабан, — я сидел в нашем Старом Храме, и наблюдал за небом. Я пошёл в Место Смерти и стащил там кости, и я делал отметки на костях, как на этой.
Он протянул кость Сабану.
— Смотри, — велел он ему, указывая на ряд мелких зарубок на одной боковой стороне кости. — Эти отметки — дни солнечного года.
Сабану поднёс кость очень близко, так как зарубки были крошечные, но он смог разглядеть сотки зазубрин, слишком много чтобы сосчитать, и каждая крошечная зарубка обозначала день и ночь, добавляющиеся к году.
— А эти отметки, — Камабан показал Сабану на второй ряд зарубок, который лежал параллельно первому, — дни роста и убывания луны. Они показывают двенадцать рождений и двенадцать угасаний.
Второй ряд зарубок был немного короче первого.
Сабан снова поднёс кость близко к глазам, ногтём подсчитал добавочные дни на линии солнца.
— Одиннадцать дней? — спросил он.
— Похоже, что так, — сказал Камабан. Его презрительный тон исчез, сменившись искренним смирением. — Но дни трудно подсчитать. Я использовал много костей в течение многих лет, иногда было слишком много облаков, и я должен был предполагать о днях луны, а в некоторые годы эта разница была больше одиннадцати, а иногда — меньше.
Он взял обратно кость у Сабана.
— Но эта кость помечена в самый удачный год, и она сообщает о том же, что и все остальные кости. Она говорит мне, что рисунок нарушен.
— Рисунок?
— Круги должны соединиться! — горячо сказал Камабан, похлопывая по рисунку, начерченному на земле.
— Этот разрыв, — он указал своим пальцем на пространство между бусинами, — длится одиннадцать дней. Но его не должно быть здесь.
Он встал и опять начал шагать из стороны в сторону.
— Для всего в мире есть назначение, — сказал он, — потому что без цели всё бессмысленно. А смысл заключается в строении рисунка. Ночь и день, мужчина и женщина, охотник и добыча, времена года, приливы! Они все имеют свой рисунок! У звёзд есть рисунок! Солнце следует рисунку! Луна следует рисунку! Но эти две линии расходятся, и мир расколот надвое!
Он указал пальцем в сторону моря.
— Что-то следует за солнцем, что-то — за луной. Урожай высеивается и собирается по солнцу, но приливы подчинены луне — почему? И почему Дилан прислал золото Эрэку? — он использовал имена Чужаков для богов солнца и моря, затем сам возбуждённо ответил на свой вопрос. — Он послал его, для того чтобы солнце вернуло морские приливы в свой рисунок!
— Женщины живут по рисунку луны, — угрюмо сказал Хэрэгг.
— Правда? — удивился Камабан.
— Мне так говорили, — пожал плечами Хэрэгг.
— Но всё, — объявил Камабан, — абсолютно всё должно подчиняться солнцу! Всё должно быть правильным, но всё неправильно.
Он указал на рисунок на траве:
— Тайна в том, как сделать рисунок правильным!
— Как? — спросил Сабан.
— Ты скажи мне, — сказал Камабан, и Сабан понял, что вопрос был задан не случайно.
Он посмотрел на рисунок.
«Представь, — сказал он себе, — что это бусины на бронзовой нити», — и ответ вдруг стал очевидным. Человек может сделать больше бусин, маленьких, и попытаться нанизать их, пока вся нить полностью не заполнится, но это будет трудоёмкая задача. Простой путь сделать бусины соответствующими, это укоротить проволоку, задача легко выполнимая для любого кузнеца. А если проволока будет короче, большой круг станет меньше, и бусины сомкнутся.
