Как будто поджидая меня, на улицу вышли Фрося с Сериковой. В окне колыхнулась штора, прижавшись к стеклу, на дорогу глядел Борька. Алька не ожидал увидеть мать, торопливо хлопнул меня по плечу.
— Я сейчас мигом. Ты не беспокойся, найдем брата.
Я выскочил из машины, за спиной взревел мотор, машина круто развернулась, помчалась по улице.
— Вот у него все и узнаете, — сказала Фрося, показав на меня глазами.
— Ты это что, Степан, делаешь! — воскликнула Серикова. — Я за тебя ручалась, а сейчас краснеть приходится. Сегодня из города звонит твой начальник: узнайте, говорит, где Осинцев Костя. Вот тебе раз, думаю, почему меня-то спрашивают. Выходит, рано доверили опекунство.
— Где он? — спросил я у Фроси.
— У Чернихи, Ефим туда пошел.
Разговаривать с ними не хотелось. У меня камень с плеч свалился — наконец-то нашелся, живой, все остальное — разговоры, пересуды — для меня сейчас не имело значения.
Галина Степановна говорила еще что-то, но я, махнув рукой, побежал к дому Чернихи. Через двор пролетел быстро, даже собака не успела залаять. В сенях было темно, я искал дверь, натыкаясь на пучки трав, чуть было не уронил со стены коромысло. Дверь оказалась сбоку, открыла сама Черниха.
— А я-то, грешным делом, думаю, кто это там гремит, — радостно проговорила она. — Проходи!
Я, нагнувшись, шагнул в дом, запнулся за обшитый войлоком порог. Прямо напротив двери сидел в полушубке, мял в руках шапку Ефим Михайлович. Увидев меня, вскочил, оглянулся на Черниху.
— Где Костя? — спросил я.
— В комнате, — кивнул головой Ефим Михайлович.
Я быстро прошел в комнату: на кровати сидел брат и тер кулаком заплаканные глаза.
— Костя, что случилось?
— Зачем Полкана застрелили? — тоненько выкрикнул он, содрогаясь всем худеньким телом. — Ведь он ко мне хотел, потому и выл!
Только сейчас я разглядел в руках у брата собачий ошейник. Он был новый, кожаный, фабричной работы, такого у нас никогда не было, обычно для Полкана мы вырезали из старых ремней.
— Тут вот какое дело, — смущенно зачастил Ефим Михайлович, — собака, Полкан значит, как вы уехали, выть стала. Ну, прямо невмоготу. Воет и воет, точно нового покойника чует. Пришлось пристрелить.
Теперь мне все стало ясно. Костя решил забрать Полкана, уехал, почти не зная дороги. Но опоздал.
Бедный Полкан. Кому здесь было до твоих собачьих огорчений, тебе бы сидеть спокойно, делать то, что положено собаке, лаять на чужих людей, а ты на хозяев, да еще выть.
Хорошо привязали, не поскупились купить новый ошейник, старый бы он порвал, что уже делал раньше не однажды, но не учли одного — даже собака не может жить без близких людей.
За окном заурчала машина, хлопнула дверь, в дом вбежала Таня. Следом за ней вошел Алька. Минуту спустя появилась Фрося, она, не раздеваясь, прошла в комнату, присела рядом с Ефимом Михайловичем.
— Ну вот, кажется, все собрались, — обрадованно вздохнула Черниха и засеменила на кухню, стала собирать на стол.
Таня быстро разделась, подошла к брату, присела рядом. Костя вдруг икнул, ткнулся ей в колени и, уже не сдерживаясь, заревел во весь голос.
— Котька, ты чего, ну перестань, — начала успокаивать его Таня, а у самой на глазах появились слезы.
— Говорила я ему, не верил, не послушался, — вздохнула Фрося.
— Ты, девка, зря не наговаривай на парня, — подала голос Черниха. — Что тяжело ему одному, то это верно, но ничего, перемелется мука. — Старуха замолчала, грустно посмотрела на меня, на Таню и добавила: — Теперь, я думаю, легче будет.
Она налила в тарелки щей, поставила хлеб.
— Садитесь, гости дорогие, — нараспев сказала она.
Ефим Михайлович хотел было сесть за стол, но его остановила жена:
— И не думай, Ефим. Что у них, родни нет! Мимо родного дома как оглашенные пролетели. Собирайтесь, пошли к нам.
— Ты это чего раскомандовалась, — сверкнула глазами Черниха, — ну, прямо генерал. Ребятки, садитесь. Алька, а ты что свою не привез? Показал бы нам ее или боишься — сглажу?
Алька хитровато улыбнулся:
— Кого надо, я привез, верно, Степа?
«Верно, Алька, верно», — я благодарно взглянул на Серикова.
Нас посадили рядом с Таней. Я догадываюсь, сделали это специально.
Таня смущенно посмотрела на меня, нагнувшись, что-то шепнула Косте. Он, слабо улыбаясь, согласно кивнул головой.
Что-то обмякло у меня внутри, теплой волной разошлось по всему телу. Я понимаю, с этой минуты многое должно измениться в моей жизни. Я боюсь поверить в это, боюсь даже пошевелиться.
Под столом играют маленькие котята, гоняют по полу клубок с шерстью. С печи, там, где у Чернихи лежат смолевые поленья на растопку, настороженными глазами следит за ними рыжая лохматая кошка.
Рассказы
Аэропорт Шевыкан
В конце июня аэропорт Шевыкан осиротел: вертолетчик Вася Косычев увез в Усть-Кутский родильный дом Марию Федоровну Бутакову — жену начальника аэропорта. Шевыкан — поселок небольшой, домов пятьдесят наберется, а весь аэропорт и того меньше: три дома, аэровокзал, на крыше которого размещалась похожая на голубятню вышка для диспетчера, пилотская гостиница и домик, где жили парашютисты. Обслуживали это хозяйство всего два человека — Иван Гаврилович Бутаков да его жена. Она подменяла на вышке мужа, информировала о погоде, давала разрешение на посадку самолета. Зимой самолет прилетал раз в день, так что в эту пору для нее работы немного. А вот летом, когда приезжали парашютисты-пожарники и в Шевыкане постоянно базировался вертолет с патрульным самолетом, тут хоть караул кричи… К тому же Марии Федоровне приходилось стирать белье в пилотской гостинице, готовить для летчиков обед.
Бутаков, оставшись один, разрывался на части: дома четверо ребятишек, за ними глаз да глаз нужен, а тут, как назло, забарахлила радиостанция.
Лето стояло жаркое, тайга плодилась желтыми грибками дымков, особенно часто они появлялись рядом с просекой, которую рубили для будущей железной дороги. Патрульный самолет весь день в воздухе и едва успевал выбрасывать парашютистов. Без связи — хоть тут же закрывай полеты. То нужен свежий прогноз погоды, то какая-нибудь срочная радиограмма.
Подлетая к Шевыкану, летчики едва разбирали голос Бутакова, связь была отвратительной.
— Сделайте кружок над аэродромом, — кричал он, — кружок, скотина на полосе, черт бы ее побрал! — Он выскакивал на полосу, стрелял из ракетницы. Коровы, подняв хвост, шарахались в лес, но уже через полчаса выплывали вновь и, точно серые валуны, рассыпались по аэродрому.
Когда обрывалась связь, летчики сами снижались и на малой высоте пролетали над коровами, распугивая их.
Иногда в аэропорт прибегали женщины — жаловаться, что коровы перестают давать молоко. Бутаков вдобавок штрафовал их, но это мало помогало.
— Нет, с меня хватит, — сказал он как-то летчикам, — пусть начальство кого-нибудь присылает. Не могу я один. Так и до беды недалеко.
— Завтра я лечу в Усть-Кут. Зайду к командиру, — успокаивал его вертолетчик Вася Косачев, открывая ножом банку с тушенкой. Раньше, когда была Мария Федоровна, летчики с воздуха заказывали что-нибудь повкуснее, чаще всего пельмени, а в последнее время обходились сухим пайком.
— Ты, Васька, балаболка, каких свет не видел, — раздраженно заметил Бутаков. — Твой язык, как ветряк на крыше, молотит почем зря. Из-за тебя только одна неприятность.
Васька поморщился. Весной летал он по санзаданию к эвенкам и на обратном пути остался ночевать в Шевыкане, придумал какую-то неисправность в вертолете. Сделал это для того, чтоб побыть с врачихой, которая впервые полетела с ним. Об этом каким-то образом узнало начальство. Косачеву и начальнику аэропорта влепили по выговору.
— Зайди к командиру, — попросил вертолетчика Николай Хохлов, пилот лесопатрульного самолета. — А будет время, съезди в роддом, узнай, как там Мария Федоровна.
— Так я ему про то и говорю, — ответил Васька и бросил пустую банку в угол.
Бутаков поднял банку, покачал головой:
— В кого ты такой непутевый? К порядку не приученный…
— А-а… И так сойдет, — отмахнулся Васька. — Тебе, наверное, хочется, чтобы мы еще здесь грядки разводили. Скучно это. Огородик, семья, ребятишки.
— Ты молодой и поэтому глупый, — обиделся начальник.
Бутаков приехал сюда лет десять назад. Аэропорта здесь не было. Самому пришлось ровнять пашню под взлетную полосу, вырубать деревья. Здесь же, в поселке, он нашел Марию Федоровну, или тогда просто Машу, девушку с почты. Через пять лет у них уже было четверо детей. Так и жили при аэропорте, считали его своим и уже не мыслили жизни без самолета.
Косачев прилетел под вечер. Вертолет прострекотал над лесом, завис над площадкой, мягко опустился на траву. Двигатель стих, винты стали вращаться медленнее, и вмиг вертолет напомнил паука, шевелящего усами.
