— Держи, — последнее, что услышал он.
Темнота сразу опутала и охватила его (после света), он остановился, словно ослеп. Шум, топот, грохот по коридору, внизу подвала. Пока перешагивали через товарища…
Скорей же! Глаза, что с глазами, они не видят ничего, это не темнота, — в них кровь, что ли.
— Витьк, — шепот-крик, — я здесь, бегом, — донеслось из проходного двора. — Ну, быстрей же.
Витька, как слепой, сделал шаг, второй по наитию прошлого. Ощупал все. Бен уже сидел на «руле» и длинной ногой упирался в асфальт.
Они привыкли так ездить: Бен на «руле», а Витька правит.
— Сам, — прохрипел губами Витька, — сам, я не смогу, уши, жутко болят уши, они перебили мне перепонки.
Уже на лестнице стоял грохот, будто влетел в трубу метеорит. Бен мгновенно переместился в седло, Витька последним усилием вскочил на раму ХВЗ и, повалившись головой на руку Бена, дернувшую руль, замер.
Они понеслись по проходному двору. Бен был король на велосипеде. Витьке так и не удалось уговорить его сменить колеса на мяч. «Ноги Бена — почему он еще не мастер», — вдруг ни к чему подумал Витька.
Двор проходной кончился. Темень поглотила и выбросила седоков к лабиринту бесчисленных маленьких улочек и домов тихого спящего города. Где каждый чуть ли не второй дом был друг, был брат, был за, а не против.
Сзади не то послышался, не то раздался выстрел, потом другой. Даже так? Но они были далеко и плохо слышны. А может, у Витьки это от перепонок плохая слышимость, потому что Бен так вздрогнул, что Витька чуть не перевалился через раму и его подпирающую руль руку.
Пришло утро. Это естественно — оно всегда приходит после ночи.
Бен зализал многие Витькины раны, но только снаружи, внутри он не мог. В больницу обращаться они не смели.
В волейбол Витька больше не играл. Да и к чему, ему теперь на всю оставшуюся жизнь надо было лечить почки. Так объяснили в Ессентуках, куда, умолив, засунул его Бен, продав свой быстрый, самый лучший велосипед в мире. Классной марки ХВЗ.
Играть он больше не мог. Жаль, это был лучший нападающий города, хоть и ростом не вышел, но прыжок был уникальный. А удар, а обман — это же классика.
Ладно. Чего уж там. Порезвились.
Москва
Любовь
Вы поверьте: я вам говорю сущую правду. Мы встретились с ней в феврале прошлого года. Я и раньше ее знал, но не обращал внимания, она — тоже. К тому времени она была обручена. И ей не было дела до меня и моей жизни.
С ее семьей я был в хороших отношениях и пригласил их на давно обещанный обед. Неожиданно приехала и она. Она сидела в кресле нарядная, ухоженная, надушенная. Я смотрел на нее, и меня начинало разрывать. Когда-то давно у нас вспыхнуло что-то и тут же погасло. Видимо, за прошедшие три года я не смог подавить ЖЕЛАНИЕ. Я старался не смотреть на нее, не обращать внимания, а ухаживать за гостями. Она была мила, воспитанна и вежлива. Изредка мы перебрасывались фразами.
Иногда я снимаю, просто так, для себя. После обеда, чтобы чем-то занять гостей, я стал показывать альбом с фотографиями. Посмотрев, кто-то сказал, что вот кого нужно снимать, — она смущенно улыбалась. Я спросил, хочешь попробовать, она ответила: почему бы не попробовать? Я, признаться, тревожился и страшился этого свидания…
Чтобы скрыть действующих лиц моего рассказа, я мог бы сказать, что пишу картины, портреты, но к чему это, я же обещал говорить правду.
Она приехала в воскресенье, и мы сразу приступили к делу. Уже смеркалось. Я снимал с помощью лампы, она меняла одежды, которые привезла. Наконец дошли и до кофты, открывающей щедро шею и плечи, которая была на ней и три года назад. Со мной происходило нечто странное. С одной стороны, я старался относиться к ней безразлично, не показывать, что ее тело как-то действует на меня (у нее было божественное тело), с другой стороны, у меня начинало плыть в голове от возбуждения и я боялся взорваться. Но старался успокоиться, выходил из комнаты, менял пленку, давал ей возможность переодеться.
Наконец мои мучения окончились, и она устала. Мы сидели друг против друга, она в том же кресле, и — отдыхала. Так прошло время, и ей пора было уходить. Она поблагодарила меня, и я спросил: а какая же награда? Вот этой минуты я ждал долго, не сознавая до конца. Она привстала и коснулась легким дыханием моей щеки. И это все? — в полушутку спросил я и наклонился. Она так сладко дала мне губы и прильнула, что я поплыл, сорвался, меня понесла какая-то волна, переворачивая и разрывая. Я целовал ее шею, плечи, она подставляла мне свои губы, не отстраняясь, и мне казалось, что вот сейчас внутри все разорвется на сто частей и тысячи кусочков.
Я, по-моему, слишком поспешно взялся за ее прошлую кофту, она немного испугалась, но — вдруг сдалась, сняла, и я отнес ее на руках.
Я говорил и делал нечто безумное, она, должно быть, получала удовольствие. И во всем повиновалась.
(Ах, это кажущееся повиновение, хотя там это и было так.)
Потом я попросил, и она позвонила родителям, сказав, что поздно и далеко ехать. К нашему удивлению, они легко согласились.
Что это была за ночь, я не смогу вам описать, потому что у меня нет слов. И прекрасное утро.
Виделись мы с ней редко, так как она не могла. Ее родители были серьезной преградой. Все нужно было делать под маской дружеских встреч, прогулок в парке, новых съемок. И до поры до времени это получалось. Да мы и сами для себя до поры до времени старались делать вид, что это случайно. Однако страсти и чувства наши разгорались, видимо, помимо нас, особенно мои. Она еще старалась быть разумной и удержаться. (Родители смотрели молча на это, не поощряли, но и не препятствовали.) Я же все больше и больше влюблялся в нее, в каждую черточку, деталь, штришинку. Она начинала мне казаться чем-то неземным и вечно желанным.
Одновременно меня не покидало чувство ревности, и я не понимал, как она может быть со мной, имея другого, почти законного. Я понимал, что он живет далеко, они виделись раз в полгода, ей кто-то нужен рядом и что я выполняю роль замены. Отчего я еще больше терзался, считал дни, свидания и, как умирающий, не успевал надышаться. Я всегда думал, что как это грустно, когда тебя используют временно, а потом оттолкнутся, как от отделившейся ступени, и полетят дальше, забыв про тебя. Но все равно был доволен, что она хоть редко, тайно, но со мной, и готов был молиться на эти мгновения. Хотя каждый раз, когда она опускалась рядом, я думал, как же это в ней сочетается, — она такая чистая девушка. Но никогда об этом не спрашивал, замечая, что она о чем-то думает часто.
Приближался конец ее обучению, и скоро-скоро она должна была улететь в другие края, где ее ждала другая судьба. Я даже боялся спрашивать когда. Но догадывался.
Совпало несколько выходных с праздником, которые я провел у них в доме, вместе. И совсем в неподходящем месте, когда она спросила, отчего я так веду себя, я признался: наверно, потому, что люблю тебя. Она сказала, что у нее кружится голова, и поцеловала меня в шею.
Какое это божественное чувство — сказать, что любишь, избавляясь от тайной ноши, когда действительно влюблен.
Ей нужно было начинать готовиться к экзаменам, и нам дали еще один последний раз закончить «сниматься». А потом должен был последовать перерыв…
Рано утром мы уехали на Остров, к заливу океана, где провели весь день, снимаясь.
Я до сих пор помню, это было 2 мая, воскресенье. Вернувшись домой, уставшие, мы стали целоваться. Я был как в горячке, внутри била какая-то дрожь. Она была особенно нежна и ласкова, так жарко обнимала меня. Я не мог понять, в чем дело, хотя она и раньше была горяча. И вдруг она, не выдержав, чему сопротивлялась и противилась, сдалась и открылась: «Я люблю тебя». Я зацеловал ее волшебное тело, дрожа и пьянея. С головой что-то творилось совсем непонятное. И первое, что я спросил, как всякий упрощенный мужчина: что же с ее другой жизнью? До поры до времени я не спрашивал, считая, что она умная девочка — сама рассудит. И молился, лишь бы она рассудила правильно. Она сказала, что уже больше месяца, как прекратила общение, все рассказав. Остается только отослать кольца. Я лежал безмолвный, впервые ощущая, как из человека уходят все чувства, почти до конца, и только на донышке где-то тикает сердце.
Когда я отвозил ее, у меня очень кружилась голова.
На следующий день я заболел, у меня началась горячка и какой-то вирус ломал изнутри. Она звонила каждые два часа, справлялась о моем здоровье, а на следующий день, не выдержав, приехала поездом из своего городка, потратив три часа. И привезла все, что необходимо больному.
Как ласково, как нежно она ухаживала за мной. Как я ценил ее приезд, неожиданность появления, думая, что мы не увидимся долгое время.
Она хорошо сдала экзамены, мы нашли ей работу в городе, и она сказала родителям, что мы встречаемся.
