Что удивило в рассказе Кретьена? Всё было иначе, и прав был Саша Серебров, когда говорил, что в невесомости при выходе всё пойдет не так, как заранее мыслится, и придется перестраиваться, и на всё потребуется дополнительное время. Что там «ЭРА», необычным оказалось даже поведение «Образцов». Там кнопка всего, и та не желала расстёгиваться.
Разговор был нужным, другого не было – Кретьен улетел в Париж. Мы ещё и ещё прокручивали видеозаписи – бортовое немое кино, дорисованное воображением. Как всё пробовали, и не получалось, и Кретьен сказал, что нужно, необходимо раскрыть, и тогда Саша Волков пошёл ва-банк и стал пинать непослушную «вязанку» конструкцию.
Направление ударов оказалось не лучшим для раскрытия. Попрежнему свой совет я считаю лучшим из всех. Но Саша попробовал свой путь. Он был опасен возможностью разгерметизации, но на первый взгляд казался эффективным. И вот, наконец, конструкция распустилась. Дальше всё пошло, как положено, с небольшими отклонениями. И зонтик конструкции, улетая, позировал, повернувшись наблюдаемой большей плоскостью, освещенной прожектором Солнца.
Улетела и затерялась в космосе наша «ЭРА», а точнее не затерялась, потому что за ней теперь будут тщательно следить, как и за всем, что остается в космосе, пока она не угодит в плотные слои и не разложится в естественной атмосферной печи на молекулы.
Что оставалось пожелать? Необходимо больше доверия. Нам предложили испытать новую конструкцию, однако для нас оставалась она вещью в себе. Мы как бы брались установить «черный ящик» в открытом космосе и после этого выяснить: как он себя поведёт? Знай мы заранее её особенности, предложили бы эффективней при подготовке испытать её. Правда, на последних этапах наземных работ при временном дефиците мы получали обычно на всё отрицательный ответ.
Мы говорили: сделайте то-то и то-то, а нам в ответ: мы исчерпали свой ресурс; словно им было всё равно. Закончен положенный этап, а дальше хоть трава не расти. Правда, в отчёте потом мы прочитали, что состоялись какие-то испытания, не сообщенные нам, на аэростате например. Но почему и на аэростате? В этом – что-то жюльверновское.
Французские космонавты не прерывали испытательных полётов.
Земля достраивала комплекс «Мир». Испытываются очередные модули.
Париж прекрасен и ночью.
Мы в Дефансе – районе высотных парижских зданий.
Программа послеполётного симпозиума.
Итоги полёта подводили в курортном средиземноморском городке Вильфранш-сюр-Мер.
В старинной русской крепости.
Доклады симпозиума.
На пленарном заседании.
Итоги подведены, проект завершён. Слева направо: Д. Терион, А. Волков, Вс. Иванов, А. Лабарт.
Медик Клоди Деэ была участницей нашего проекта и стала первой космонавткой Франции.
Российские и французские участники проекта. В центре Жоэль Тулуз.
С высоты птичьего полета
«С высоты птичьего полета» звучит несколько самонадеянно. Разглядеть с высоты детали способна особо зоркая птица. Мы – не птицы, и что-то увидели не так, многое и не смогли увидеть, но все же разрознённые детали, как говорят машиностроители, дополнят «общий вид».
Кое-что я не сумел уточнить, потому что встретилось противоречивое. Так в переписке итальянского поэта XVII века Джамбатисты Марино я нашел, например, другое толкование происхождения названия «Samaritaine»: «Перед самым Новым Мостом, где находятся часы, отзванивающие время с музыкальным аккомпанементом, поставили статую Самаритянки, может быть для того (как говорят некоторые), чтобы этим явственным примером внушить женщинам, что не следует иметь каждой по пяти мужей».
В этом именно месте, кстати сказать, теперь мы увидели плакат с обнаженной красавицей, призывающий по сути к обратному, но через взгляды мужчин.
Кое-что сказано сгоряча, под настроение. Это коснулось и славной мифической девушки, и мадам Тулуз. Ведь Ариадна, оставленная на Наксосе, была не просто брошена, а предначертанием судьбы ей было предназначено стать супругой бога Диониса и приобщиться к лику богов.
И в отношении директора проекта мадам Тулуз. При подведении итогов мы снова встретились с ней – отважной французской женщиной, востроглазой и худенькой, быстрой на ногу, в модном просторном пиджаке, скрывающем хрупкие плечи, на которые было взвалено бремя международного проекта.
Она работает в «Алкатель» директором проекта; у неё маленький Пьер и ещё маленький Дени; у неё все хорошо.
Я не стал ничего менять в написанном: что было, то было. Было да прошло, и «с высоты птичьего полета» следует отдать должное этой смелой женщине.
Вместо заключения
За время проекта (прошло всего-то два с половиной года) в стране свершилась масса перемен. Мы пережили антиалкогольную кампанию, когда банкеты у нас (глазами французов) были верхом нелепицы: с обилием и разнообразием закусок и минеральной водой. В начале проекта мы с удивлением взирали на зарубежный терроризм, панков, рокеров. В конце проекта мы все это в избытке имели у себя. Мы быстро двигались по неблаговидному пути, росли преступления – грабежи, вымогательства.
Казалось, время проекта – всего лишь эксперимент, а мы – белые крысы, участвующие в опыте. С арены ушел «Интеркосмос», на месте его утвердился «Главкосмос», а с окончанием нашего проекта всё стало на свои места – получила права гражданства и наша организация.
Мы и сами претерпевали метаморфозу. Дала всходы посеянная гласность. Если в начале, по соображениям какого-то государственного порядка, мы называли себя сотрудниками Института космических исследований, а затем экспертами Главкосмоса, то, наконец, по-настоящему, работниками Научно-производственного объединения «Энергия» – славного королёвского КБ.
В начале проекта мы с удивлением заглядывали за решетку во Двор Наполеона. Там сквозь строительные леса вырастал из земли кристалл Пэя-полукитайца, полуамериканца, талантливого архитектора.
Наконец, мы увидели кристалл – КГК – обнаженным, в потоках света. Это был теперь новый вход в Лувр. Стекло его делалось постаринному, в печах, затем его полировали, что придало ему необыкновенную прозрачность. Пирамиду Пэй разместил в центре тяжести Лувра. Под землей в разные стороны расходились его экспозиции, а само его здание сохранилось в неприкосновенности. И это характерно для Франции – сохранение былого, целесообразного, пустив через него новые ростки.
Через полгода – столетие Эйфелевой башни. 325 миллионов франков отпущено на подготовку 200-летнего юбилея французской революции. Ряд французских историков назвали ее «колыбелью тоталитарных режимов», по американской версии она – следствие американской войны за независимость.
Всё это будет в грядущем «году змеи», а пока завершается этот год. Для меня он – круглая дата, тридцать лет в ракетно-космической технике.
Тридцать лет минуло с того далекого солнечного дня, когда я сидел, размышляя над механизмом бомбового замка, в одной из комнат недавно созданной проблемной лаборатории, когда в дверь комнаты просунул голову мой однокашник по институту Аркадий Звонков.
Лишь год минул со старта первого спутника, и всё, связанное с космосом, притягивало и интриговало. Затем была встреча с молодым коллективом и нос к носу с Мстиславом Всеволодовичем Келдышем, а через год полёт станции «Е-2», сфотографировавшей обратную сторону Луны, затем переход в КБ к Сергею Павловичу Королеву, где и прошла моя производственная жизнь.
Минуло время, и новый поезд стучал по рельсам международного сотрудничества. В нём были новые люди – свои машинисты, пассажиры, кондукторы, а из прежнего состава – директором проекта Лабарт. Мы иногда встречаемся, улыбаясь улыбкой Моны Лизы, уголками губ, из вежливости. И от старых времён осталось разве что воспоминание, как улыбка чеширского кота.
«Все прошло, как с белых яблонь дым». Связи нестойкие распались. Сгинула с моего делового горизонта «выдающаяся представительница советской космонавтики» А. Котовская. Канул с Главкосмосом другой «выдающийся представитель» – Е. Богомолов, вышел в послы Великого Герцогства Люксембург Чингиз Айтматов (думаю, зарождение этого сюжетного поворота мы встретили в парижской посольской лавке).
Всё, что висело в «первом акте» пресловутым ружьем, получило продолжение. Завязались в тесный узел: «Арагац», Армения, Эстония. Все «ружья» выстрелили (даже в мелочах). Думал ли я, глядя на торжествующих парижских гаврошей или избирателей в день выборов на площади Капитоль, что через несколько лет в августе 1991 сам подниму перед российским «белым домом» разведенные пальцы – победа.
