— Это не соответствует другим моим вредным привычкам.
Фессар рассмеялся.
— Хорошо! Запомню. А серьезно?
— Это было серьезно.
Турок быстро глянул, уже без улыбки.
— Афоризмы не годятся для того, чтобы в соответствии с ними жить; они, скорее, служат тому, чтобы забавлять компанию за столом.
Я-оно слегка поклонилось.
— Тоже хорошо.
Разочарованно вздохнув, он отвел взгляд и указал тростью на юг, за пределы станции.
— Тогда вы, наверняка, хотели увидеть своими тазами люта.
— Я из Варшавы.
— Ах, да. — Турок погладил гладкий свод черепа, принявшего опенок красного дерева. — Они, видно, уже и в Одессе.
Я-оно неспешным шагом направилось от вокзала, к бледным и неясным огням города. Ничего не сказав, Фессар составил компанию. Подкатилась бабулька с широкой корзинкой, накрытой белой тряпкой; Юнал Тайиб купил булку с начинкой, завернул ее в платок и спрятал в карман обширной шубы.
Развернувшись на месте, какое-то время он шел спиной вперед, приглядываясь к оставляемым в неглубоком снегу следам; когда доски и мощеная мостовая сменились замороженной глиной, он несколько раз вонзил в нее каблук казацкого сапога, поправил массивной тростью.
— Хмм, хмм. — Он выпустил дым по выдвинутому на нижнюю губу языку, успев при этом сладострастно слизнуть пару снежинок. — Вот интересно, проводил ли тут кто-нибудь в последнее время бурение. А как у вас? В Варшаве?
— Не понял?
— Земля, землю проверяли? — Он стукнул тростью в мерзлую грязь. — Эта наша беседа за картами дала много для размышлений. Эти расчеты скорости Льда. И другие вещи. — Он поднял взгляд к облакам. Екатеринбург лежал в долине, в седле Урала, у врат Великого Камня, в погодную ночь тень на западном небосклоне должна определять границы горной цепи. — Турок указал налево, на восточный горизонт, темный, без каких-либо проблесков. — Может, проедетесь на Шарташ, летом это было весьма приятное озеро. Правда, вот уже пару лет лед с него не сходит; там мороз самый жестокий. Дааа, это идет по земле, по вечной мерзлоте, как рассказывают дикари Победоносцева и господа геологи, которых Сибирхожето нанимает пачками; идет по черным подземным рекам — по Дорогам Мамонтов. Ведь один лют, даже несколько крупных источников холода — ауры не изменят.
— По земле, видимо, так, в Варшаве были какие-то хлопоты с водопроводом, дорожные работы тоже затягиваются…
Мы прошли мимо одиноких дрожек, ожидавших пассажиров с запоздавшего Экспресса; извозчик потягивал из фляжки, спрятанной в бесформенной рукавице. Дежурящий под вокзалом жандарм поглядывал на мужика с завистью.
— Вот сюда приходит и уходит то месяц теплый, то холодный — а ведь отсюда Страна Льда ближе, чем ваша Варшава. Что такое притягивает их к одним городам, а от других отталкивает?
— Ба!
От широкой дороги, идущей параллельно железнодорожным путям, отсюда под углом отходили два тракта: тот, что слева, вел прямиком к немногочисленным огням в окнах второго и третьего этажей домов в центре Екатеринбурга. Все дома, видимые с привокзальной улицы, были сложены из дерева в плане удлиненного прямоугольника. Они, скорее, напоминали переросшие избы, чем дворянские усадьбы, не говоря уже о варшавских каменных домах; низкие, наклонившиеся, они казались наполовину закопанными в небольших сугробах. Широкие ставни были закрыты; снег лепился к щелям и заломам, укладывался на наклонных крышах ступенчатыми плоскостями, слабый ветер затягивал его в закоулки и проходы между домами.
Я-оно шло молча.
— Господин Бенедикт? И что это вы так разглядываетесь? Уговорились с кем-нибудь? — Фессар усмехался с двузначной иронией. — Навязываюсь, сами можете сказать, навязываюсь.
Неожиданная мысль: это он! Он, он, турок проклятый, иуда! Вышел, ждал, приклеился непрошеный, а под шубой у него, может, пара ружей, дюжина штыков, и еще скалится — он, он!
— Что-то вы не сильно здорово выглядите. — Фессар приостановился. — Ведь не так уже и холодно. — Поглядел внимательно. — Вы сильно побледнели. И рука трясется.
Я-оно тут же опустило руку с сигарой. Убежать взглядом — туда: группка мужиков с топорно вытесанными рожами, явно рабочие с какого-то завода, идут по обочине, громко обмениваясь какими-то замечаниями; суровая бытовая сценка — смотреть на них, не глядеть на турка, не дать ничего по себе узнать.
А он свое:
— Здесь на Исетской в гостинице имеется довольно приличная ресторация, и если вы позволите пригласить вас на очень ранний завтрак, у нас появилась бы возможность поговорить тет-а-тет, что в поезде, говоря по правде, никак не возможно.
— Но о чем? — резко спросило я-оно.
Турок скривился, мышцы лица выступили под кожей словно от огромного усилия, он передвинул сигару во рту, помассировал затылок.
— Они могут болтать о духах и других призраках, только я же сижу в этом деле уже годами, живу Городе Льда, видел Черное Сияние и отсветы Собора Христа Спасителя; при вас был тунгетит — чистый или угольный холод, вот только кто возит деревья в лес, кто? — Фессал уже разогнался, жестикулируя сигарой и тростью, со все большим запалом; сейчас он уже не скучал, о нет, сейчас говорил совершенно иной человек: — Ну, и на что все эти тайны, фальшивое имя, а князь Блуцкий-Осей, он ради чего едет к японцам, он же известный оттепельник, а раз такие публичные афронты вам делает, это означает, что вы наверняка держитесь с ледняками, чтобы не дразнить Сибирхожето, ведь они первые перетрусят, ну а туг оказия, грех не воспользоваться, уфф… ну и куда вы так мчитесь, что…
Крик прорезал екатеринбургский мороз — рваный хрип умирающего — крик вместе с хрипом: человек умирает посреди снежной ночи.
Я-оно тянуло между домов. Там движение в тени — человеческая фигура — низко — черный силуэт вздымается и опадает. Сделало шаг. На мгновение в снежный отсвет попало лицо темноглазого юноши — Спаси и сохрани нас! — с широко раскрытым ртом и грязной полосой на щеке, чрезвычайно бледное. А вздымалась и опадала его рука с камнем, и камнем этим он разбивал череп лежащего на земле человека.
Раздался пронзительный свист. Треснула деревяшка. Я-оно обернулось. Юнал Тайиб Фессар, натянутый, словно тетива лука, стиснув зубы на сигаре, в распахнутой шубе, двумя руками делал замах тяжелой тростью из-за головы. Если попадет — кости поломает точно. Мороз снова треснул от винтовочного выстрела: первый из группы рабочих свалился посреди улицы, лицом в лед. Второй уклонился от трости турка. У всех у них были ножи. Раздался еще один выстрел. Я-оно крутилось на месте, словно деревянный паяц на палочке, постоянно опаздывая на один оборот. Бандиты с ножами, спотыкаясь, удирали в темноту закоулка; последний обернулся, глянул со страхом и бешенством — себе за спину, на ворота дома с противоположной стороны улицы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
