Патрон приехал сразу после десяти. Как всегда, ни на кого не глядя и не здороваясь, прошел в свой кабинет. Мы все притихли, только переглядывались. Почти сразу раздался визг по селектору:
— Клара!
Я, под откровенные усмешки и ободряющее подмигивание, прошла в кабинет.
Михаил Павлович стоял за своим столом, опершись на ладони, лежащие на газете. Он весь трясся, челюсть ходила ходуном, глаза выпучились.
Я остановилась у дверей, стараясь выглядеть как всегда. Дверь тихонько проскрипела. Это Ирка-секретарша пристроилась к щелочке подслушивать.
Михаил Павлович толчками выдыхал воздух и никак не мог начать говорить. Я почему-то подумала, что у него совершенно плоские глаза, как бледно-голубые фарфоровые блюдца. А он все пыхтел, его лицо наливалось кровью. Наконец он выдавил несколько звуков, так хрипло, что я даже не поняла, что он сказал.
Я хлопнула ресницами. Он еще больше покраснел.
Хотя я не могла поверить, что такое возможно. Воздух с шипением вышел у него изо рта. Я поняла.
— Кто? — Он тыкал пальцем в газету.
— Я не знаю.
— Ты видела?
— Да.
— Кто еще?
— Все.
Он вдруг съежился и сел. У него даже лицо опало.
— Кто принес?
— Не знаю. Когда я пришла, газета лежала на моем столе.
— И на всех других?
— Да.
— Ты принесла?
— Нет.
Мне было нечем убедить его, но он сразу поверил.
— Алла Николаевна?
— Она уехала к родне. В Брест.
— Это ничего не значит.
— У нее нет ключей.
— А у кого есть?
— У вас и у охраны.
— Еще?
— Больше ни у кого. У вас два комплекта.
— Могли украсть?
— Наверное.
Михаил Павлович побарабанил пальцами по столу.
Я все стояла у дверей. В эту минуту я поняла, что больше не останусь у него работать. Мне стало страшно. Я вдруг сразу отчетливо поверила, что он может быть виноват. В том, что случилось с Еленой Сергеевной. Я никогда раньше не видела такого испуганного человека. И я испугалась сама.
Никто не работал. Никто даже не пытался работать. Люди переходили от стола к столу, шептались, без конца выходили курить. Обсуждались два вопроса: откуда взялась газета и что следует предпринять шефу?
Ни разу не прозвучало слово «клевета». И меня снова словно озарило. Я поняла, что все испытывают после смерти Елены Сергеевны то же, что и я…
Работа перестала приносить удовольствие, общение — радость. От всего, что составляло смысл нашего дела, осталась только зарплата. И еще. Все так же, как я, глухо ненавидели Троицкого. Почти никто не думал, есть ли основания для сомнений у автора статьи, все злорадствовали из-за беды Троицкого.
Михаил Павлович пробыл у себя около часа. Почти все время разговаривал по телефону. Потом вызвал Ирку, велел ей собрать все газеты и принести ему.
Ирка подошла к начальнику отдела сбыта. Он вырезал заметку, сунул ее в карман. Ирка пошла дальше.
Она всем показывала дыру в газете. Все смеялись. Многие тоже вырезали заметку. Ирка свалила газеты на стул в углу кабинета шефа.
Через некоторое время Троицкий, ссутулясь и втянув голову в плечи, пронесся к выходу и уехал.
Все собрались и пошли толпой обедать, оставив одну Ирку на телефонах. Она выла, но ей пообещали, что после обеда отпустят домой.
Я вышла вместе со всеми и поехала к вам.
* * *
Танька примчалась без звонка. Юра впускал ее, когда явился господин Скоробогатов. Он неодобрительно посмотрел на потную, с выпученными глазами Таньку, перевел на меня тот же неодобрительный взгляд. Я поежилась.
Взгляд переместился на Юру. Юра тихо слинял.
Танька неудовольствия не заметила. По-родственному обхватила господина Скоробогатова поперек туловища, потискала, обмусолила ему лицо, оставляя следы оранжевой помады.
Господин Скоробогатов с неожиданным подъемом тоже включился в церемонию приветствия и потискал Таньку, звонко чмокая ее румяное, влажное от пота лицо.
У меня засосало под ложечкой, а Танька, приняв Костины ласки как должное, скинула босоножки и поплыла в гостиную. Костя, не сводя с меня настороженного взгляда, легкими тычками направлял ее движение.
На пороге гостиной он на миг отвлекся. Этого мне хватило. Я наступила Таньке на ногу, она вскинула глаза, я прикусила нижнюю губу, она кивнула. Костя вернул нам свое внимание, мы смотрели в разные стороны.
— Чему обязаны? — вежливо осведомился господин Скоробогатов у гостьи, когда мы расселись в гостиной со стаканами холодного пива. Мы все предпочитаем отечественное пиво. Не потому, что импортное хуже, а потому, что нам нравится «Балтика».
Я пила «первое», Костя и Танька — «шестое».
— Чего это? — не поняла Танька.
— Чему обязаны визитом?
— Это ты спрашиваешь, чего я пришла? — дошло до Таньки. Она неожиданно обиделась:
— Меня-то Ленка позвала, а ты сам-то чего здесь?
— А где ж мне быть? — притворился непонимающим господин Скоробогатов.
— Как где? В «домушке», — прищурилась Танька.
Меня мало волновала их перебранка. Они умели остановиться и не довести разговор до скандала. Я хотела знать, с чем пришла Танька, и хотела знать, что в столь ранний час пригнало в конюшню кормильца. Но выяснять это надлежало с каждым индивидуально.
Парочка переместилась на кухню и начала греметь там, открывая холодильник и зажигая плиту. Ясно, собираются пировать. Плохо, что на кухне. Значит, их застолье затянется за полночь. Позже Костя приволочет гитару, и они будут петь. А мы с Юрой слушать.
Потому что Юре питье не положено, а мне сроду не выпить столько, чтобы их догнать.
Костя пролетел от двери к бару и обратно. Ясно, к холодильнику, водку охладить. Я поплелась на кухню и достигла ее в тот момент, когда они открыли по очередной бутылке пива и Костя спросил:
— Тань, а ты не из-за статьи прибежала?
— Из-за какой?
Ой Танька, ой торговка, голубенькие глазки, святая простота. Знаю, что врет, но верить хочется. А господину Скоробогатову не хочется.
— А ты сегодняшнюю молодежку не читала?
— Нет. Я на рынок до почтальона ухожу и почту вечером забираю.
— Значит, этого не видела?
Костя откуда-то из-под себя извлек газету.
Танька уставилась в то место в газете, где был Костин палец, прочла, шевеля губами.
«Не переигрывай, дуреха! — мысленно взмолилась я. — Если он что-то заподозрит, он меня запрет». :
Но Танька была в образе и неподражаема.
— Ты думаешь, это о Ляльке? — помолчав и поморгав глазами, спросила она, сраженная наповал собственной догадливостью. Ее глаза медленно переходили с Костиного лица на мое и наливались слезами. Сейчас Танька не играла. Она приехала, чтобы пролить эти слезы. Присутствие Кости останавливало ее и заставляло крепиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
