Но гонец ушел, и я больше не мог сдержаться, я вскочил и забегал по избе. Я забыл об Асаге и о Сибле, не стыдился их взглядов, не боялся того, что они угадывают во мне.
Что же ты наделал, Баруф. Началось! В двух шагах от твоего дома уже пытают. Государственная необходимость, законы эпохи... врешь! Ничто тебя теперь не спасет. Ты нас предал, Баруф! Меня, себя, тех, кто был твоими друзьями в Олгоне. Ты позволил этой мерзости себя одолеть, и теперь она уничтожит тебя и искалечит страну...
Тяжелая лапа Сибла придавила мое плечо, кристально-прозрачные, жесткие глаза взглянули прямо в сумятицу боли. В них не было сочувствия лишь понимания.
- Эк тебя корежит! - сказал он. - Из-за дружка, что ли? Зря. На то в лесу и велик зверь, чтоб малые не жирели. Давно нас надо было так пугнуть, привыкли-то жить на карачках.
- Не то говоришь, Сибл, - спокойно заметил Асаг. - Не там заноза. Больно ты высоко, Тилар, дружка-то ставишь. Думаешь, он всему голова? Как бы не так! Наша это драка, семейная. Это нас с хозяевами черт веревочкой повязал: они нас не пожалеют, так и мы их не пожалуем.
Сибл усмехнулся:
- Покуда-то только они нас.
Они разглядывали меня, как букашку, вертели пред глазами; а я устал, я не мог заслониться от их колючего интереса. Наверное, у них было на это право. Они подчинялись мне, они отдали свою судьбу в мои руки, и им надо было понять, что я такое, когда не могу притворяться. Не могу, но и не хочу. Я просто сказал, как думал:
- Все бы ему простил, но пытки...
- Экой ты мяконькой! - с удивленным сожалением заметил Сибл. Шкура-то в дырах, а дите-дитем. В большом-то деле да не замараться?
- Замараться - это значит дело замарать. Кому это тогда нужно?
- А кому какая печаль? Только победить - а там все простят. Ни за что не осудят.
- Нет, Сибл, - тихо ответил я. - Победителей тоже судят. Победителей надо судить.
Время шло, и дела наши тоже шли. Те, кто должен остаться в Квайре, разбредались по городам; многие уходили на север, в разоренное Лагарское приграничье, растворяясь в тамошнем неустройстве, в суете налаживаемой жизни.
Почти неощутимые нити тянулись от них ко мне, словно нервы прорастали в размозженную плоть. Да, я знал, что кое-кого мы потеряем. Будут такие, что уйдут из-под бремени Братства, предпочтут ему просто жизнь. Но я знал и то, что наша закваска крепка, что в Братство шли только сильные духом, и верил, что жизнь, лишившись борьбы, покажется им лишенной смысла.
Братство ушло из столицы, исчезло, растворилось, как щепотка соли в реке - и это именно то, к чему я стремился. Да, Баруф, мы заразили страну. Ты еще пожалеешь о своей ненужной победе.
А в столице колесо правосудия все дробило судьбы. Зелор узнал, куда увезли предводителей Братства. Это было надежное место, и вести редко доходили до нас.
Салар не сказал ни слова. Он просто замолчал в час ареста: не отвечал на вопросы, не стонал под пытками, и даже палачи почитали его. Тнаг умер от ран. Арвана сломали, и арестовали еще пятерых.
Остальные не выдали никого.
Баруф оправдал надежды - казней не было. Просто Салар и Братья Совета опять куда-то исчезли, и Зелор уже не смог отыскать их следы.
Многих передали в руки Церкви, и она расправилась с ними по-свойски. Вырвала языки, выкалывала глаза, рубила пальцы. Одни так и канули навсегда в промозглые храмовые подвалы, других просто выгнали прочь просить милостыню на дорогах в устрашение добрым квайрцам.
Начали кое-кого выпускать - самую мелкую сошку. Нещадно пороли плетьми, накладывали жестокие штрафы, отдавали хозяевам под надзор (в прямое рабство!) - и народ славил доброту акиха!
Какое подлое время!
А осень уже кончалось; давно оголились леса, и ночные морозы скрепляли раскисшую землю. Вот и пришла пора попрощаться с Квайром; теперь леса нам уже не защита, а дороги уже не помеха.
Первые караваны ушли в Бассот. Семьи Старших и Братьев Совета, жены и дети боевиков - все, кому незачем оставаться в Квайре. Их охраняло полсотни парней - самый цвет отряда Сибла. Остальные полсотни были со мной.
Сибла я тоже увез.
В Квайре ему уже нечего делать. Кончилось время посева, пора затаиться и ждать, пока взойдут разбросанные семена. Оберегать их остались Асаг и Зелор, и я немного завидовал им.
Совсем немного - потому, что я победил, я жив и я возвращаюсь домой. Забудем о прошлом и откроем другую главу - что там еще предстоит?
2. ПРИГРАНИЧЬЕ
Еще один день отшумел и ушел в тишину, и вечерняя синева занавесила окна. Первый весенний вечер, который я смог заметить. Тревожная нотка в обленившем меня покое. Весна. Уже.
Звякнула и погасла, уплыла в вечернюю синь. Я украл этот вечер. Выдернул из суеты и теперь берегу для себя.
Тихо, только где-то поет сверчок, и дымит огонь в очаге, и тонкие пальцы Эслана ласкают стекло. Я есть - и меня нет; полузакрыв глаза, я откинулся в кресле и гляжу, как тонкие пальцы ласкают стекло. Багровые, алые, желто-кровавые блики плывут в его глубине, качаются, обнимал округлое тело вазы... Я только художник, который закончил свой труд и принес показать тому, кто способен его оценить, и благодарен судьбе, что есть такой человек.
Да, я благодарен судьбе за Эслан. Все у меня есть: дело, семья, друзья, мой Маленький Квайр, уйма работы и куча забот, я занят, я счастлив, мне не о чем тосковать - но я тоскую, если долго не вижу Эслана.
Мы так старательно не афишируем нашу дружбу, что Кас нам ее простил. На людях я холодно кланяюсь, он еле кивает в ответ - а нечастые вечера наших встреч затягиваются до утра.
- Слишком дорогой подарок, Бэрсар. Боюсь, я не вправе его принять.
- Вам не нравится?
- Нравится, - сказал он серьезно. - Чем-то напоминает сосуды, которые находят в развалинах древних городов Ольрика. Не форма и не материал - но сама гармония между формой, материалом и назначением. Эта ваза предназначена для цветов. Не для питья и не для умывания - а для цветов. И знаете, что в ней волнует? Никаких украшений. Она прекрасна сама по себе благородством материала, совершенством формы и предназначенностью.
- Тогда все решено, царственный кор, потому что она предназначена вам. Другой такой не будет.
- Спасибо, - тихо сказал он, - вдвойне драгоценный дар. Вы и это сделали своими руками?
Я поглядел на свои обожженные руки. Чего я этими руками только не делал! Четыреста человек на плечах - пришлось повертеться. И все-таки в самые хлопотливые дни, в самые сжатые до упора недели я урывал хоть часок на стекольную мастерскую. Расчеты печей и опыты со стеклом, ожоги, косые взгляды, шепоты за спиной...
- Отказывается, вы еще и художник, Бэрсар. Воин, дипломат, ученый, купец... не слишком ли много для одного человека?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
