Назаров молчал.
— Значит, советы Льва Толстого, как ты их понял, выполнить не так-то просто. А сказать яснее — нельзя их выполнить ни по твоей, ни по моей воле. Жизнь их только выполнит. Время.
Острые клинья теней всё ползли и ползли на пригорок. Солнце уже почти скрылось за Звенигорой, из-за каменистой вершины виднелся теперь лишь его краешек величиною с обыкновенный арбузный ломоть.
— Ладно, ты езжай, — сказал Назаров. — Разговоры можно вести и так и эдак. И доказать что хошь можно. На то слова и существуют. А я так тебе скажу, Поликарп: нынче я рожью половину пшеничных площадей уже засеял.
— Как?! — поднял на него тяжёлый взгляд Кружилин.
— А вот так. Или ты попрыгаешь вокруг меня, как Яшка Алейников тогда, да уедешь ни с чем, или голову сымешь — мне всё одно. А колхоз на будущий год с богатым хлебом будет. Война — она как бы не затянулась, чую… Народу лихо придётся. Ржануха не пшеничная булка, а всё одно хлеб.
— Да когда ж ты успел?! — выдохнул Кружилин.
— Успел. Пока ещё вы лошадок наших не мобилизовали на завод.
— Та-ак. Ну, а… Полипов знает?
— Много будет знать — ночами спать не станет. Пущай лучше здоровье бережёт. А тебе должен объявить, как партийной власти.
— Ну и… Ну и что я теперь должен делать?
— А это уж твоё дело… — Помолчал и добавил: — Самое лучшее — ничего. Я тебе ничего не говорил, ты ничего не знаешь.
— Значит, на обман толкаешь?
Назаров пожал плечами, на которых болтался пропылённый пиджачишко, и, ни слова больше не сказав, пошёл с пригорка. Потом замедлил шаги. Не спеша вернулся, проговорил:
— Я что всё время хотел спросить тебя — об Ваське твоём слуха не имеешь?
— Нет, ничего не знаю.
— Ну да. Ведь они, должно, в самое пекло попали с Максей моим в Перемышле этом. Подвезло им.
— Последнее письмо от Василия было весной ещё…
— Ну да… — опять повторил Назаров. — Я-то ничего. Старуха моя извелась. Днём молчит, а ночами, слышу, воет, как щенок, сквозь зубы… Каждую газету требует ей носить. Молча поищет сына в наградных списках, а ночью воет…
И Панкрат, не попрощавшись, пошёл. Шёл сгорбившись, тяжело шаркал ногами.
* * * *
Со станции Антон Савельев, новый главный инженер Нечаев и другие специалисты приехали на попутном грузовике. Всю дорогу они молча толклись в кузове, и только когда машина остановилась у ворот стройплощадки, Савельев сказал:
— Начнутся дожди — и это шоссе зарежет нас.
Фёдор Фёдорович Нечаев, длинный тощий человек с мелкими чертами лица, с рыжей бородкой под Дзержинского, с первого взгляда производил неприятное впечатление. Хотя Савельеву очень хвалили Нечаева, при первой встрече в Москве Антон Силантьевич был разочарован его видом и сразу же внутренне насторожился против этого малоразговорчивого человека. Но внешность часто бывает обманчива, и через неделю от этой насторожённости не осталось и следа. Нечаев без суеты и ругани за несколько дней, что называется, выбил в Наркомате боеприпасов для завода столько сырья и стройматериалов, что Савельев только ахнул. Бывший чекист, работавший, как оказалось, с самим Дзержинским, Нечаев обладал такой же ясностью ума и железной непреклонностью, как его бывший легендарный начальник.
Сейчас Нечаев не спеша оглядел территорию будущего завода, на которой ничего, кроме куч развороченной земли да кое-где поднимающихся кирпичных стен, не было, и холодно сказал:
— Моё дело — как можно быстрее наладить оборудование и начать выпуск продукции. Ваше дело — обеспечить для этого всё необходимое, в том числе и дорогу.
— На шоссе будут постоянно работать грейдер и грузовик. Гравием или щебёнкой будем беспрерывно засыпать выбоины. Главное — продержать дорогу до морозов. А будущей весной зальём гудроном. Сейчас эту работу не осилить.
Подбежал, подкатился маленький раскрасневшийся Иван Иванович Хохлов, долго тряс всем руки. Потом тихонько отошёл в сторону, как-то съёжился, сделался ещё круглее. Он достал платок, отвернулся и долго вытирал пыльную, мокрую шею. Первым понял его состояние Савельев, тронул за плечи.
— Мы ещё будем делать с вами комбайны да сеялки.
— Да, да, конечно. После войны потребуется столько машин.
С полчаса все ходили толпой между земляных курганов, штабелей кирпича, тёса, брёвен. Землекопы, каменщики, шофёры — все с любопытством разглядывали эту живописную группу людей. Одеты они были по-разному — кто в пальто, кто в телогрейку, двое или трое — в дорогих, измятых, перепачканных грязью и масляными пятнами плащах.
— Разбивку цехов делал я, — говорил Иван Иванович, катившийся впереди, как тяжёлый закопчённый арбуз. — Конечно, исходя из профиля нашего завода. Здесь я предполагал механический цех, вот здесь — кузнечный… А это — литейный. Теперь же я не знаю… Но, как говорится, вам теперь и карты в руки… — то и дело обращался он к Нечаеву.
Нечаев во время обхода территории не проронил ни слова. Он, сжав тонкие губы, угрюмо сверкал из-под козырька мохнатой кепки бело-синими белками глаз да время от времени крепко тёр подбородок. Молчал Савельев, молчали и остальные.
— А это, как видите, подстанция, — сказал Хохлов, подводя всю группу к кирпичной коробке. — Подстанция нужна в первую очередь, поэтому решили устанавливать всё оборудование, не дожидаясь конца кладки помещения.
Впервые за всё время Нечаев поднял на Хохлова потеплевшие глаза.
В «заводоуправлении» — огромном, без перегородок, деревянном сарае — было пусто, только какой-то старик, замотанный шарфом, копался в бумагах. Вокруг его стола на полу, на верстаках лежали кипы бумаг — и россыпью, и в зашнурованных книгах. Дальше, вдоль стены, стояло ещё несколько столов, тоже заваленных бумагами.
— Тут у нас всё — и бухгалтерия, и партком, и завком, и… словом, вся канцелярия, — сказал Хохлов. — Сейчас люди ушли позавтракать.
— Всё ясно. — Савельев сел за один из пустых столов. — Рассаживайтесь, товарищи.
Люди расселись, кто на стулья, кто на кипы бумаг.
— И так, мы прибыли на место, всё увидели своими глазами, — продолжал Савельев. — Основное оборудование поступило, сырьё есть и продолжает поступать. Задача у нас до удивления простая — через две недели дать фронту первую тысячу снарядов…
Хохлов вздёрнул голову, подался вперёд, словно от толчка, стремительно вскочил и взмахнул руками. Все обратили на него внимание, повернулись к нему. Но он молчал.
— Что, Иван Иванович? — спросил Савельев.
— Э-э… простите… Как вы сказали? Через сколько, простите, времени… эту первую тысячу…
— Через две недели, Иван Иванович, — спокойно произнёс Савельев. — Фёдор Фёдорович, прошу высказать свои соображения.
Нечаев встал, снял кепку. Под кепкой оказались жиденькие русые волосы, сквозь которые просвечивала розовая, как у ребёнка, кожа.
— Прежде всего хочу отдать должное местным властям, хотя никого из представителей этой власти здесь нет. Разгрузка оборудования идёт хорошо. И вообще — я ожидал худшего… Я прошу, Антон Силантьевич, об этом особо довести до сведения не только обкома партии, но и Наркомата боеприпасов. Далее хочу отдать должное Ивану Ивановичу Хохлову и всем, с кем он работал, за удачно выбранную площадку для завода и вообще за всё то, что он буквально за несколько дней тут сделал.
Иван Иванович не ожидал таких слов, опять стремительно подался вперёд, но не встал, а только удивлённо закрутил головой.
— Прошу и об этом довести до сведения партийных органов и Наркомата, — продолжал Нечаев. — Общую нашу задачу конкретизирую в нескольких словах. До вечера я с дирекцией и главным специалистом бывшего завода должен учесть потребность и наличие всего инженерно-технического состава и рабочих, исходя уже из профиля нашего предприятия. Завтра утром надо отдать приказ о назначении начальников цехов, участков и так далее — то есть всего командного состава производства. С завтрашнего же утра начнём монтаж оборудования цехов и его наладку…
— Позвольте, позвольте… — вскочил Хохлов. — Начнём монтаж оборудования под открытым небом?
— Да, под открытым небом, — глядя на Хохлова, сказал Нечаев. — Некоторые площадки под будущие заводские корпуса придётся только расширить. Конечно, было бы идеально, если бы вы, Иван Иванович, догадались их сразу делать больше. Но ведь вы не предполагали, что профиль завода изменится. Следовательно, здесь нет вашей вины. Подстанция, я полагаю, через несколько дней вступит в строй?
— Конечно, конечно… — растерянно уронил Хохлов.
— За подстанцию вам, Иван Иванович, особое спасибо. Это нас просто спасло. Будет энергия — через две недели дадим снаряды.
Нечаев сурово оглядел присутствующих, склонил голову набок, будто вспоминая, что ещё нужно сказать. И вдруг улыбнулся застенчиво, пригладил ладонью свои жиденькие волосы.
