– Ты продаешь наркотики? – осведомилась я. Амаури изобразил ужас и скривил губы. – Уснеивис мне так сказала. Ты обманул меня, назвав свою профессию.
Он схватился за живот. Придурок.
– Оуе ahora, – повторил Амаури. – Escucha es'o[135]. Я понятия не имела, что он сказал. Откинулась назад, опершись на руки, и притворилась, что мне не страшно.
– Я серьезно, мне это важно знать. – Я с ужасом поняла, что гляжу на него точно так же, как мои белые либеральные коллеги смотрят на меня. Только, пожалуйста, не тронь меня, латинос.
Амаури не сводил с меня взгляда.
– Что тебе хочется знать? Чем я занимаюсь?
– Не желаю связываться с человеком, торгующим наркотиками.
– Хорошо. – Он пожал плечами.
– Итак?
Амаури выпрямился. Я чувствовала, что ему так же неловко со мной, как и мне с ним. Мне стало жаль его.
– Что? – Он начал постукивать пальцами друг о друга.
– Так продаешь или нет?
– Наркотики – нет. – Амаури потянулся к журнальному столику, взял коробку из-под диска Ольги Таньон, вынул обложку и стал разглядывать, притворяясь, что ему безумно интересно. Затем, не поднимая глаз, продолжил: – Наркотик. Один наркотик – кокаин. – Посмотрел на меня и опять улыбнулся.
Я прекрасно понимала, что в этот момент мне следовало указать наркодельцу на дверь. Выпроводить вон и никогда больше с ним не разговаривать. У Ребекки наверняка есть свод правил на каждую ситуацию. Ты больше не студентка колледжа, много работаешь, стала ведущей колонки в одной из главных газет, тратишь тысячи долларов на лечение – так что тебе не пристало взять вдруг и переспать с торговцем наркотиками.
Но знаете что? Как только он это сказал, как только признался, мое тело взбрыкнуло. Точнее – взыграл клитор, стало покалывать спину, соски приветственно выскочили из поддерживающего грудь бюстгальтера. Я с неудовольствием поняла, что этот молодой проходимец завел меня.
– Тебе лучше уйти, – соврала я. Sucia обязана сохранять лицо.
Амаури что-то быстро произнес по-испански. Я не поняла, попросила повторить, и он перевел на английский.
– Я никогда к нему не прикасался. – Он горделиво вскинул голову. Я не верила своим ушам. Много лет брала у людей интервью и обрела своеобразный радар – могла сказать, когда люди лгут, а когда нет. Амаури не лгал.
– Ты говоришь о кокаине?
– О нем, детка. Конечно, о нем. – Он посмотрел на книжную полку рядом с моим компьютером и продолжал по-испански – медленно и отчетливо, чтобы я поняла: – И еще, Лорен, я не продаю его своим. Юристы, гринго – вот кто его покупают. – Амаури рассмеялся. – Нашим кокаин не осилить.
Я подсела к нему на диван и с рассудительной нежностью старшей спросила:
– Зачем ты это делаешь?
Амаури удивил меня во второй раз – прошелся по комнате, остановился у книжной полки и пробежал глазами названия на корешках.
– Тебе это нравится? – Амаури вытащил испанский текст «Портрета в сепии» Исабель Альенде. Когда-то я осилила с испано-английским словарем страниц тридцать и смотрела каждое третье слово. Потом составила в желтом блокноте список тех, которые надо выучить. Я хорошо помнила несколько первых предложений, потому что прочитала их много раз, прежде чем поняла смысл. Книга оставалась нераскрытой в смуглых руках, а Амаури цитировал первые две фразы: – «Я явилась на свет в Сан-Франциско во вторник, осенью 1880 года, в доме моих бабушки и дедушки по материнской линии. И пока в лабиринтах деревянного здания мать задыхалась и тужилась и се героические кости и сердце тщились дать мне дорогу в свет, за стенами кипела дикая жизнь китайского квартала – с ее незабываемыми экзотическими ароматами, оглушающими водоворотами кричащих диалектов и несмолкаемым гудением кишащего людского улья».
– Ты читал? – изумилась я.
Амаури рассмеялся и снова начал пританцовывать под музыку.
– Я умею читать.
– Я не это имела в виду. – Я смутилась.
– Все в порядке. – Снова пожав плечами, он стал рассматривать фотографии на подоконнике. Упс! Его взгляд остановился на Эде. Надо же – эту забыла порвать.
– Кто такой? – спросил Амаури по-английски.
– Никто.
– Раз никто – значит, кто-то. – Он перешел на испанский и подмигнул.
– Ты догадлив, – похвалила я.
Амаури окинул взглядом мои компакт-диски.
– Слишком много пуэрториканцев.
– Что?
– Пуэрто-Рико, Пуэрто-Рико… – насмешливо передразнил он. – Совсем нет доминиканцев. Только Пуэрто-Рико. Меня тошнит от Пуэрто-Рико.
– А как насчет этого? – Я кивнула в сторону проигрывателя.
Амаури снова рассмеялся.
– О, извини, я понятия не имела. Думала, она доминиканка – поет меренгу.
– Ничего подобного.
Я хотела подняться, но не удержалась и снова шмякнулась на пол.
– Попробую догадаться. – Амаури подал мне руку. – Этот никто бросил тебя, ты закатилась с подружкой в клуб и теперь хочешь сравнять счет.
– Попал.
Он окинул меня критическим взглядом. Хитрющий, хитрющий парень. А затем Амаури поцеловал меня, и я растаяла в нем, ответила на поцелуй. Мы двинулись к дивану и рухнули на него. Я отстранилась и почти неразборчиво прошептала:
– Твоя очередь. Теперь попробую угадать я. Ты торгуешь наркотиками, смышлен, смазлив, все женщины твои, ты используешь их, а затем выбрасываешь, как мусор.
– Не попала, – покачал головой Амаури. – Ты совсем не знаешь меня.
Мы продолжали целоваться и щупать друг друга. Я начала рвать его одежду. Амаури оказался на вкус и на ощупь именно таким, каким я его представляла. Солоноватым. Я попыталась расстегнуть молнию на его брюках.
Он остановил меня.
Я попыталась опять.
Снова остановил.
Остановил.
Меня.
Меня!
– Ты не хочешь меня?
– Si mi amor, si me gustas tu muchisimo[136], – ответил Амаури.
Я ему нравилась. Сильно.
– Тогда в чем проблема?
– Ты напилась, – ответил он по-английски. – Я никогда не использую такую ситуацию. – И добавил по-испански: – Это вопрос этики.
– Я не напилась, – возразила я, но мой деревянный язык и невнятные, тягучие слова свидетельствовали об обратном. Упс!
Амаури снова посмотрел на пейджер, встал, наклонился надо мной и поднял с дивана.
– Не надо! – запротестовала я в его солоноватую смуглую шею. – Ты надорвешься. Я слишком толстая. Ты уронишь меня.
– Ты не толстая, – возразил он. – Кто тебе это сказал? Твой никто? Забудь о нем. Ты красивая.
Амаури отнес меня на кровать. Я заплакала крупными пьяными слезами, и капли краски с глаз запачкали одеяло.
– Ты считаешь меня страшной, – всхлипывала я. – Я знаю. Хорошенькие девочки из бара все твои. А я толстая и глупая.
