Оптимизмом и верой в справедливое священное дело строительства, новой жизни наполнены страницы его высказываний. В тяжелый период гражданской войны и повсеместной разрухи, в ноябре 1919 года он писал:
«Внешнеполитическая история Советской России за эти два года есть трагическая и в то же время полная неистощимой бодрости и лучезарной надежды повесть о не прекращающейся ни на единую минуту борьбе против бесчисленных врагов».
В борьбе с недругами Чичерин без «страшных» слов образно мог пригвоздить их к позорному столбу. Когда появилась лондонская фальшивка о «письме Коминтерна», он сравнил авторов ее с иезуитами, которые в религиозных судах были всегда готовы выдвигать против своей невиновной жертвы самые ужасные обвинения. «Иезуиты требовали, чтобы им на слово верили, — писал он в марте 1928 года. — Но если исходная точка есть обязательство верить всякому утверждению без доказательств, если считается возможным кого угодно и как угодно произвольно очернить, то возможность хороших отношений с подобными иезуитами заранее устраняется».
Ленин высоко ценил публицистические способности Чичерина. Его глубоко эрудированный подход к историческим явлениям, точность в использовании фактического материала, научный классовый анализ событий и движущих сил — все делало его незаурядным талантливым публицистом. Однажды французская газета «Эко де Пари» опубликовала злопыхательскую статью об опасности распространения большевизма в Восточной Азии. Владимир Ильич по этому случаю обращается к Георгию Васильевичу:
«т. Чичерин! По-моему, это надо дать в печать, но только с обязательным комментарием, который должен быть очень хитер, иначе наши редактора наглупят. Либо напишите такой обязательный комментарий, либо поручите кому-либо, но с Вашей цензурой»[32].
Закончив свою работу «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», Ленин просит Чичерина, как человека знающего и компетентного, «просмотреть мою брошюрку или главку об Англии и дать мне совет, нет ли у меня ошибок или нетактичностей. Практические исправления, если не затруднит, очень просил бы отдельно карандашиком записать»[33]. В этом обращении — все: и скромность гениального человека, каким был Ленин, и высокое признание им деловых способностей и публицистических возможностей Чичерина — историка, дипломата, журналиста…
И все же главная забота наркома — дипломатия нового советского типа.
Советское государство формально не признано, но это не значит, что можно мириться с попытками дискредитации его, — соображения престижа очень важны. Когда это диктовалось необходимостью, Чичерин требовал от советской дипломатии, чтобы она не находилась в плену «допотопного этикета» и «отбросила этикетную схоластику». Но, когда надо, нарком настойчиво напоминал о необходимости добиваться для советских представительств тех же прав, какие предоставляются другим.
«Нельзя допускать, — подчеркивает он, — чтобы наше представительство ютилось где-то под чердаком в гостях у чужого учреждения, даже без собственного официального помещения… Где же экстерриториальность, если делегация помещается у чужих людей».
Чичерин детально разрабатывает правила первого советского дипломатического протокола. В частности, он уделяет большое внимание строгому соблюдению формальностей официальной переписки. В сентябре 1921 года произошел весьма поучительный случай. Английский представитель передал советскому Наркоминделу ноту, в которой содержался необоснованный упрек, будто советская сторона нарушает советско-английское соглашение. Это было не ново, нарком привык к подобным мелочным уколам. Но он обращает внимание на тот факт, что нота не содержит ни заголовка, ни подписи и даже адресована «на деревню дедушке!». Он сообщает об этом Владимиру Ильичу и вскоре получает ответ:
«т. Чичерин!
По-моему, надо отучить от этой манеры. Нельзя ли отучить так: ответить формально и письменно с ссылкой на «ноту». Тогда они поймут, что мы будем (вскоре) публично издеваться над ними и gifler[34] их за неподписанные ноты.
Ваш Ленин»[35].
Советская Россия требовала, чтобы с ней обращались как с равным партнером. Речь шла в данном случае не просто об общепринятых нормах дипломатического этикета, а о принципиальном признании за Советской Россией всех прав и привилегий согласно действующему международному праву.
В декабре 1921 года НКИД наконец получил новое помещение и переехал на Кузнецкий мост. Во время переезда Георгий Васильевич простудился, его хронический фарингит значительно обострился, стало трудно объясняться, при малейшей попытке говорить душил кашель и приходилось прекращать разговор.
Но наступили бурные дни, пришлось махнуть рукой на недуги, снова все личное отодвигалось на задний план.
Глава шестая
РАПАЛЛЬСКИЙ ПРОРЫВ
Все началось с того, что 6 января 1922 года во французском городе Канне представители Антанты решили созвать конференцию для обсуждения послевоенного положения в Европе. На конференцию предполагалось пригласить все европейские государства, в том числе и Советскую Россию.
В резолюции по этому случаю говорилось: «Нации не могут присваивать себе право диктовать другим принципы, на основе которых они желают организовать свою внутреннюю экономическую жизнь и свой образ правления. Каждая страна в этом отношении имеет право избрать для себя ту систему, которую она предпочитает».
Звучало это знаменательно: Антанта косвенно признавала банкротство капиталистической системы собственности и неизбежность существования наряду с нею системы социалистической собственности.
Антанта на самом деле отнюдь не хотела примириться с Советской Россией. Она была вынуждена считаться с ней. В Лондоне лорд Керзон отказался подать руку большевику Красину, а в переговорах с ним все же участвовал. То же было и здесь: Россию звали на переговоры, но с ненавистью и надеждой на отмщение. Против нее готовился заговор, с помощью дипломатического давления преследовали цель добиться того, чего не удалось с помощью интервенции, — задушить большевиков. Будущий министр иностранных дел Германии Ратенау учел обстановку и предложил создать совместный консорциум западных держав для экономического закабаления России. И Антанта и Германия надеялись, что Советская Россия на конференции выслушает приговор и подставит шею под топор палача.
7 января 1922 года по поручению инициаторов конференции итальянское правительство направило Советскому правительству ноту с приглашением на конференцию. Высказывалось пожелание, чтобы во главе русской делегации был Ленин. Советское правительство приняло приглашение, и началась подготовка. Владимир Ильич сам написал ряд записок. На основании этих записок было составлено выступление советской делегации в Генуе. 16 января Ленин согласился с предварительными предложениями Чичерина о составе советской делегации, месте встречи и поставил перед НКИД две задачи: вступить в переговоры с Германией об установлении контакта между немецкой и советской делегациями в Генуе и прозондировать почву у других правительств, «не согласны ли они начать с нами неофициальные секретные переговоры о предварительном намечании линии в Генуе?»[36].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
