автора на моих четвергах. Он, надеюсь, на свободе?
— Ты очень проницательна…
— Он этого не заслужил. Он ведь не распространял её списках?
— Нет. Прислал лично мне, прямо с гауптвахты.
— Дуэль?
— Нет, слава Богу! Но дерзость необыкновенная.
— Извинится. Давай я с ним поговорю.
— Уже говорили. На четвергах. Это Саша. У него сначала нашли черновик. А потом он прислал это. До сих пор не могу поверить, что писал тринадцатилетний мальчик.
— Только гениальный тринадцатилетний мальчик. Моцарт написал свою первую оперу в 12 лет, а Виктор Гюго первую трагедию — в 14. Эварист Галуа был убит на дуэли в двадцать, но успел создать новый раздел математики: высшую алгебру, Наполеон в девять читал Руссо.
Я помню, как после его болезни Мария боялась, что он ложку держать не сможет, не то, что перо. И вот он делает удивительные успехи в математике, ночей не спит и перечитывает гору книг, чтобы написать конституцию, а ты его на гауптвахту.
— А что с ним делать? В угол ставить поздно. Сладкого лишить? Да он рассмеется мне в лицо, судя по тому, как он голодал ради своего Склифосовского. И сейчас пишет, что страшна не несвобода, а то, что я его не понимаю.
— Значит, так и есть. Ведет себя как отличный подданный.
— Как бунтовщик он себя ведет! Это означает: я презираю все ваши кары, ничего не боюсь и ничего вы со мной не сделаете. Он своеволен до безобразия!
— Может быть, просто с ним надо как-то иначе? В чем его своеволие?
— Во всем! Переписка с Герценом, курс «Запрещенные шедевры русской литературы» для Никсы, чтение Радищева, изучение медицины, над которым все смеются! Наконец, эта конституция.
— Понятно. Великому князю изучать медицину не пристало? Как принцессе зоологию. Когда я начала переписку с Жоржем Кювье — все смеялись. Не пристало великому царю встать за токарный станок. А теперь вы токарный станок в учебной комнате детей держите. Вы спрашиваете, что тебе делать с твоим сыном? Обнять, расцеловать и поблагодарить Бога за то, что у тебя такой сын.
Оставшись одна, Елена Павловна вынула из ящика письменного стола пухлое письмо и перечитала еще раз: идеальный почерк без единой ошибки и безупречный французский ненаглядного внучатого племянника Никсы…
Глава 20
«Любезная Елена Павловна!
Посылаю Вам сочинение моего брата. Понимаю, что трудно поверить, что это Сашка писал. Но он очень изменился после болезни, словно стал на десять лет старше и в десять раз умнее. И я был свидетелем этой перемены.
К сожалению, менее упрямым, прямым и резким Саша не стал. И до сих пор говорит все, что думает там, где надо бы дипломатично промолчать. Так что он навлек на себя гнев Папа́ за сущую безделицу и угодил на гауптвахту. Папа́ уже собирался его простить, понимая, что поступил слишком сурово, когда у Сашки хватило ума послать ему вот это, прямо с гауптвахты.
Мне он отдал черновик, когда я пришел его навестить. Прочитайте, Елена Павловна. Мне очень интересно Ваше мнение. На мой взгляд, документ весьма радикальный, я там со многим не согласен, но нельзя не отметить широкую эрудицию и ясный ум автора. Саша смог и меня удивить.
Я прошу у вас посредничества в разговоре с отцом. К сожалению, наших с Мама́ просьб о прощении Сашки, Папа́ слушать не хочет, а брат отказывается просить пощады.
Надеюсь на Ваш ум, обаяние и благородство сердца.
Ваш Никса».
Елена Павловна поручила переписать конституцию еще в двух экземплярах своей гофмейстерине Эдите Федоровне Роден и послать Кавелину и Чичерину.
* * *
Пошёл четвертый день Сашиного заключения.
К обеду он дочитал Исайю.
«Князья твои — законопреступники и сообщники воров» — Герцен отдыхает.
Несмотря на крутые пассажи, трудный текст от окружающей действительности отвлекал плохо. Да и не приближал никак к свободе.
Так что после очередных щей, хлеба и кваса Саша снова взял перо.
«Ваше Императорское Величество! — не мудрствуя лукаво, начал он. — У меня много технический идей, которые могли бы помочь России. Думаю, я имею право говорить об этом после того, что продемонстрировал академик Якоби.
Это далеко не все.
До меня доходили слухи, что нам приходиться покупать в Америке военные секреты. Может быть, не придется больше покупать.
Но есть одно «но». Пытаясь воплотить свои идеи, я понял, что время невозможно обмануть больше, чем на 2-3 года. Максимум, на 5-10 лет. Я зачастую знаю «что», но не знаю «как». И даже, если знаю «как» на современном уровне развития промышленности это просто невозможно.
Первый мой чертеж шариковой ручки я сделал еще летом. Элементарная вещь, простая идея, но выясняется, что нет таких технологий обработки металла, которые мне нужны. Для того, чтобы сделать эту мелочь, нужно всю промышленность подтягивать на уровень выше.
И с митральезой, проект которой в декабре предложил Людвиг Нобель, та же история. Я знаю, как усовершенствовать это оружие, чтобы оно стало намного эффективнее, но вряд ли наши заводы смогут это осуществить.
Чтобы поднять промышленность, нужны рабочие руки. Свободные рабочие руки. Откуда их взять? Из деревни, после освобождения крестьян. И освобожденные должны быть реально освобождены, а не связаны по рукам и ногам общиной и выкупными платежами.
Нужны образованные работники, и еще более образованные инженеры. А значит, необходима широкая база тех, кто будет получать хотя бы начальное образование.
А для того, чтобы понять «как», чтобы придумать эти технологии, нужны независимые умы, которые не боятся каждого вольного слова.
А значит, нужна свобода.
Прости…
Я где-то читал, что первый паровой двигатель появился еще в Древней Греции, и его изобрел Герон Александрийский. И что? Изобретение осталось игрушкой. Потому что не было фабрик и заводов нового времени, для которых оно было необходимо.
Мои летающие небесные фонарики изобрели в Древнем Китае. Они тоже были игрушками, развлечениями и украшением праздников. Их использовали и на войне для того, чтобы запугивать врагов и передавать сигналы армии. И только братья Монгольфье смогли подняться на них в воздух. Потому что время пришло.
И дело не в том, что есть знания, которые для незрелого народа опасны. А в том, что они бесполезны. Я просто не смогу их дать.
Чтобы их получить, нужно общество, которое к этому готово.
Технологии нужны не сами по себе, не для нашего тщеславия и не для того, чтобы крест восстановить над
