Не-не, 1012 год не для меня.
«Остановите Землю, я сойду!»
Я бы и этот чертов коллайдер разнес вдребезги…
«Не надорвись, милый…».
Да-да, я тебя понимаю, милая Ю, нет ничего более отвратительного, чем месть. Но иногда, понимаешь, даже самое отвратительное играет неизменно очень важную роль – отражает блеск прекрасного! Так разве я не прекрасен в своем порыве очистить лик Земли от заик? От лая гиен и вони корыт…
Смотри, смотри, как сияют мои глаза, когда я своими смертоносными пулями рушу устои этого мира хапуг и ханжей, невежд и ублюдков? Разве благоговейный блеск моих ясных зеленых глаз тебя не радует? Ведь, как и любое другое, мое кровопускание – врачует! Оно – плодоносно!
Понимаешь, мы ведь не должны быть сильнее самого слабого, самого обездоленного, но мы должны быть сильнее всех этих мастодонтов и монстров, всех этих уродов и упырей!.. Должны! Мы же в неоплатном долгу перед вечностью…
– Ты и меня пристрелишь? – спрашиват Юля.
– Тебя? Как можно? Тебя – нет…
Почему наушники сняты? Мир орет точно его режут на части!.. И этот неумолкаемый стук… Я снимаю наушники, и ор мира вонзается в уши: болььььь!..
Время от времени я замираю… Fuge, late, tace, quiesce! (Беги, скройся, умолкни, успокойся! Лат.). Я заставляю себя прислушаться к себе, утихомирив бег собственной плоти. Бежать? Но куда? Куда ни глянь – везде люди… Слушай, спрашиваю я себя, неужели все это доставляет тебе удовольствие? Неужели…
Нет-нет… Какое же это удовольствие? Это бальзам на раны моей нежной души, ага… И никакое, скажу вам, не удовольствие…
Что ж тогда?
Это – оргазм, думаю я, и запрыгиваю в наушники…
Там – Бах… Вот спасение!
Понимаете, есть Бах, и есть остальные… Поэтому – Бах!..
В патроннике, я знаю, предпоследний патрон. И еще один – про запас, на тот случай если…
Никаких «если»!
Ну же!
Я жму на курок что есть силы! Но нет! Ничего! Ни высверка из ствола, ни отдачи в плечо, ни шороха, ни звука…
Неужели осечка?! Значит – промах, крах… Но вдруг – темень, ночь. Я погружен в темноту, как в преисподнюю ада. Что, что случилось?! Ни звука в ответ. Тишина. Жуть. Мне страшно шевельнуться, страшно закрыть глаза. Я сдираю с ушей наушники, но от этого в прицеле не становится светлее: там – ночь, тьма, ад кромешный. Я не могу взять в толк: я мертв, умер?..
Где-то ухает молот, визжат тормоза, и вскоре я слышу, как капает вода в ванной, затем слышу собственное дыхание… И этот неумолкаемый стук!..
Жизнь продолжается. А я сижу в темноте и не предпринимаю никаких попыток что-либо изменить. Наконец щелкает замок входной двери, а за ним выключатель. Света нет.
– Кто-нибудь в доме есть?
Юсь! Вернулась! Йусссенька… Тебя отпустили!..
– Да, – произношу я, – есть.
– Почему ты сидишь в темноте? Накурил!.. Здесь же…
– Тебя отпустили?!
– И в такой духоте? Здесь же нечем дышать!
– А, – с досадой произношу я, – опять свет отключили…
И снимаю свою натруженную ладонь с мышки компьютера, закрываю теперь без всякого страха глаза, надо же им дать передышку, и спрашиваю:
– Ты вернулась?
– А ты все стреляешь?..
– Без этого наша жизнь была бы не полной…
– Лучше бы ты… Свечу хоть зажги…
Лучше?!! Разве может быть что-нибудь лучше?
Я молчу. Я жду, когда снова дадут свет, ведь у меня еще столько патронов! И еще один, про запас…
– Я сама заплатила, – говорит Юля, – тебя не допросишься… Окно хоть открой…
И тотчас дают свет! Ну, слава Богу!!!
– Ага, – говорю я, – спасибо.
– Пожалуйста… Ой, что это у тебя с лицом?
– А что?
– На тебе лица нет!
Я жду, когда придет время слёз. Я люблю (садюга!), когда озерца слез вызревают в её дивных глазах. И совсем неважно – это слёзы радости или грусти, восторга или печали. Её слезы – немой крик души! Непомерный ее труд. Своими слезами она дает жизни шанс на спасение.
Я жду…
И вдруг ясно ощущаю: да! Это ее запахи, именно так пахнут ее руки, ее шея, ее волосы…
– Ой, что это у тебя?
Юля тянется рукой к моему лбу, к вискам, нежно прикасается, затем смотрит на свои славные пальчики.
– Кровь?.. – она смотрит на меня с удивлением и, наконец, я вижу в уголках ее глаз бусинки слёз.
Наконец-то! Пришло, пришло-таки время слёз..
– Ах, кровь, – произношу я как можно более равнодушно, – это же… Знаешь… Это кровь Христа…
Это правда! Росинки кровавого пота на моем лице – свидетельство непосильной работы! Эти капельки, просочившиеся на кожу из-под тернового венца, священной тиары, которую я вот уже целый день и всю жизнь чувствую на своей голове, – это капельки моей нежности к миру…
У Юли больше нет слов, только слезы, которые я собираю в свои натруженные ладони. Это наша с Юлей Стена Плача.
И опять вдруг – тьма!
Тишина такая, что слышно, как тает воск свечи…
Когда в дверь снова стучат, я тянусь рукой к настоящему автомату, ощущаю его металлическую прохладу, мягко передвигаю рычажок предохранителя в нужное положение… Тссс-сс-с-с…
Где-то ухает молот, вколачивают сваи, строят дом… Вскоре принесут саженцы, разобьют цветник…
Живут люди, жить им нравится…
Живите… Не жалко…
Но бывает на тебя вдруг такое находит, вдруг такое наваливается!..
Ыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы…
Ты притиснут, придавлен, вколочен, вбит, вжат!..
Влип!..
И терпение лопается…
Ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа……
Вот и ищешь спасения: за что зацепиться?! За спасательный круг, за соломинку…
Или за курок?
О, уроды, дайте же, дайте же мне еще хоть крупицу света!
Тьматьматьматьмать…
Вот такая игра…
Не представляю, как бы я жил без своего ноутбука.
Я бы… сдурел.
Раб…
Это признание самому себе меня убивает!
Но я, как никто, этим и жив! Жив!
Юленька, я – жив! Слышишь?!.. Убить меня не под силу всем этим ублюдкам и кровососам. И ты ведь не зря когда-то сказала: что нас не убивает, то делает нас сильнее! Сильнее до судорог в горле, до слез…
Наконец, – снова свет!..
Надеюсь, мне удастся еще хоть на йоту приблизить вожделенный конец этого гнусного мира.
Значит так:
смахнуть слезу…
ощутить горящей щекой холод стали…
бережно нащупать указательным пальцем…
извив курка…
– Вот смотри, – говорю я Юле, указывая бровью на экран компьютера, – видишь?.. Читай… – и сам читаю ей:
– «ГОСПОДИ! СМЕРТИ ПРОШУ У ТЕБЯ! НЕ ОТКАЖИ, ГОСПОДИ – НЕ ДЛЯ СЕБЯ ВЕДЬ ПРОШУ…».
Для кого просишь-то? – спрашивает Юля.
Ты еще спрашиваешь?!
Я не отвечаю – некогда!..
Так кто там следующий?..
Свадьба царевны
Наконец, свадьба!
Это трудно и требует напряжения. К Юле невозможно пробиться. От нее невозможно отвести глаза. Длинностебельные розы в высоких вазах, в длиношеих амфорах вина, вина, в широкогорлых кувшинах ключевая вода…
Гости, гости…
Я – жених.
Я стою и, счастливый, скучаю. Не царское это дело – свадьба…
Юленька в свадебном платье кажется ангелом. Легкий, как чаячий пух, белый шелк, кружева, оборочки… Воздух пропитан ароматом счастья. Свадьба с размахом, тосты, смех… Я не только жених, я – и царь и, поскольку я царь, то и свадьба царская. В саду танцы, женщины в нарядных платьях, много детей, которые носятся, как угорелые из конца в конец, визжа и радуясь…
Я стою и, счастливый, скучаю.
На столах свечи, столы – завалены. Сладости, фрукты… Чего тут только нет! Заливные языки, жареные почки… Чего тут только нет!.. На стенах – факелы, которые горят днем и ночью, и днем, и потом снова ночью… Ножи сверкают, как летающие рыбки на солнце. Весь мир ест. У всех свечей не хватает света, чтобы высветить счастье нашей свадьбы. Рыжик тоже рад: хвост трубой, звонкий лай.
Я только что вручил Юле подарок – свадебный жемчуг, белую нитку нежных бусинок, которая теперь украшает ее точеную шею. Я не знаю, о чем говорить, только улыбаюсь. Я люблю Юлю с детства, люблю бесконечно. Так любить могут только сумасшедшие. Или святые. Мне кажется: я – сумасшедший. Иногда моя любовь меня пугает. Звон хрусталя, сверкание золотых кубков, в которых, пенясь, кипит густое вино. Весь мир пьет. Белая фата, о которой Юля так долго мечтала, как сотканная из снежинок корона, под которой светятся счастьем две черных, как само солнце звезды – глаза Юленьки. Они завораживают меня своим сиянием, эти глаза. Все слова, которыми можно выразить восхищение Юлией, уже сказаны, сказаны давно. А новых человечество еще не придумало. Я молод, здоров, пришло время жениться, и Юля мне в этом счастье не отказывает. Мы самая счастливая пара на свете. Мне все-таки удается пробиться к ней.
– Ты – умопомрачительная женщина, – шепчу я ей на ушко, – просто чудо.
– Я знаю.
– Ты как солнце – на тебя невозможно смотреть.
– Правда?
– Да. Я боюсь прикоснуться, превратиться в пепел.
