А наш пес уже готов впиться своими острыми клыками в горло этого смельчака.
Точно почуяв неладное, он отпускает руку Юлии, но ее рука не отпускает шелковый уголок его накидки, ее пальчики цепко, словно в судороге, держат этот уголок и, когда Аполлон, подняв руки вверх и выпятив грудь колесом, начинает медленно вращаться вокруг собственной оси, удаляясь от Юлии, создается впечатление, что она его обнажает. Выхлестывает из накидки. Еще секунда и эта прекрасная гора мускулов вырвется из шелкового плена и засияет в золотистом свете луча своими достоинствами. Если это произойдет, я даю себе слово, что прикажу отрубить ему голову. Тут же!
– Ааах!
Только этот вздох облегчения наполняет зал, когда накидка, сорвавшись с его плеч и выпав из Юлиной руки, безвольно, словно обессилев от напряжения, пушинкой оседает на холодный мрамор. И я лишаюсь возможности сдержать свое слово: жилистая груда застывает в двух шагах от Юленьки, склонив перед ней голову так, что золотой ливень волос снова прикрывает лицо, а то самое место, к которому обращены взгляды моего народа, прикрыто плотной набедренной повязкой.
Вот и все. Под занавес нашей свадьбы этот белобрысый красавчик заставил меня поволноваться. Теперь я спокоен и могу с гордостью и достоинством… Что еще? Резким движением головы он отбрасывает волосы назад и, вытянув вперед руки навстречу Юлии, делает свой шаг. Роковой, я думаю, шаг. Приблизившись к ней вплотную, он берет в свои ладони обе ее руки, руки моей невесты, и ладонями прижимает к своим ягодицам так, что его набедренная повязка оказывается у самых Юлиных глаз. На это уходят мгновения, которые на годы укорачивают мою жизнь. Я вижу, как на глазах зреет в его паху бутон пышных роз! В нос ударяет дурман пряных трав! Я могу подошвой сандалии дотянуться до его прекрасного лица. Мышцы ноги уже сведены судорогой. Бедная Юленька в растерянности. У нее перехватило дыхание, на лицо наползла маска испуга и беззащитности. Нужно спешить ей на помощь. Я не считаю себя изувером, поэтому не делаю резких движений ногой, а подзываю к себе какого-то полководца, достаю из его ножен острый короткий меч и без всякого промедления отсекаю мерзавцу голову. Нечего глазеть на царскую невесту!
Все это я могу себе только представить.
Так, значит, все это мне только привиделось?! И то, что я царь, и Юля – царица, и наша свадьба с белой фатой (Господи, как она Юле к лицу!), и танцовщица со своим белокурым другом, и горящие факелы на стенах… Надо же! Лишь на долю секунды я прикрыл глаза – и такое причудилось. Оказывается, и свадьба не наша, и фата на невесте съехала на бок. И невеста – не Юля…
Просыпаюсь – по-прежнему идет дождь… На дворе сентябрь, август от нас сбежал…
О нашей свадьбе с Юлей я…
Надо бежать спасать от дождя сырые поленья…
И каждый день их рубить и колоть, и пилить, и жечь в камине…
Искушение свадьбой – что может быть более жестоким?
В жерле Этны
В Москву они заскочили на пару дней – повидаться с Россией. Уже в печенках сидят эти Мельбурны и Гонконга, Гонолулы и Антананаривы! От Карибов и Гаваев просто тошнит… Разве что только Вануату, да-да, вот только Вануату пришлась по душе…
Они прилетели в Шереметьево последним рейсом, был поздний вечер, тем не менее жара была адская, и пока добирались домой на Рублевку на своей желтой «бээмвешке», расклеились еще больше. В машине еще ничего, а окно откроешь – коса жара, и тут же поднимаешь стекло – спасаешься кондиционером. Да, жары пришли и сюда. И эти пробки, эти вечные километровые пробки!.. Устали?
Конечно! Даже есть не хочется. Спасаешься минералкой… Даже вечером, было уже часов девять, солнце исчезло в мареве, и жара не спадала. Это был 2011 год… Россия горела… Июльская Москва – это ад, а как раз был конец июля, тридцать первое, синоптики предрекали грозу, но где эта гроза? Пекло! Ад!.. Москва еще не горела, как в том «французском» двенадцатом, но смог не давал жизни. Смог, правда, так и не смог остановить их возвращения домой…
– «И дым отечества нам сладок…», – он только горько улыбнулся.
Устали? Еще как!..
Завтра август, и лето (какая досада!) уже заметно качнулось к осени.
Ее предложение «Махнем на дачу!» принимается с восторгом. Он даже включил поворот, чтобы развернуться.
– Умница, – говорит он.
– Ага. Хвали меня… Только на минутку заскочим домой, – говорит Юлия.
– Ладно…
Ему приходит в голову:
– «Хороша в июле Юля…».
– Просто ах! – говорит она, – пальчики оближешь!..
Они ведь хотели и машину сменить на свой внедорожник: не очень-то разгонишься в «бэхе» за городом по российскому бездорожью.
Она, не переставая, звонит: «Мы в Москве!.. Мы в Москве!.. Увидимся… Нет, не беременная, еще нет…». Она рада дому! Она так рада!..
– Тебе привет, – говорит Юля.
– Угу…
Дома она раздевается догола и бежит к открытому бассейну: бух! Она – как рыба в воде! Он тоже плюхается: бултых! За день вода нагрелась, и теперь как остывший чай. Высвеченная светильниками и радующая глаз вода немыслимой бирюзы, но не дающая никакой свежести.
– Остаемся? – его вопрос.
– Нет! Едем, едем!.. Я только…
– Ты куда?
– Я посмотрю почту. А ты одевайся.
И мокрая она мчится наверх по деревянной винтовой лестнице (точная копия модели ДНК!), на самый верх в свой кабинет.
– Ладно, – повторяет он, и ложится в воде на спину.
Ей не терпится заглянуть в электронный ящик: что он там еще написал? Если бы не эта изнуряющая работа по упорядочиванию мира… На бегу она успевает промокнуть только руки о какую-то занавеску. За две недели она не смогла заглянуть в свой ящик! Жуть!.. Некогда! Он бы не смог удержаться, думает она, бегая теперь по клавиатуре своими пальчиками с розовыми ноготками. Она кончиками ногтей читает эти письма, находя их забавными. Что сегодня, сейчас? Не прислал ли ей тот далекий писака, которому вздумалось вдруг накрапать о ней целый роман? Да-да, целый роман! Во всяком случае, так он обещал. А что?! Да она достойна не только его пера, но и пера Гомера! Ну, по крайней мере, пера Бальзака! Ей нравится, скажем, это неоспоримое утверждение этого загадочного писаки о том, что без ее плодотворного участия какая-то там Пирамида совершенства не может быть выстроена. Какая Пирамида? Какое совершенство? В наш гибельный век?! Ну и еще нечто миленькое, сладкие подробности, рожденные лишь его воображением, которые ее только веселят. Ах, льстец, ах, засранец!..
Обо всем этом он ничего не знает, и не может даже догадаться, что ей приписывают великую роль великой женщины…
Величественной!
Такие роли под ногами не валяются!
Клеопатра! Не меньше!…
Она даже обнаженная чувствует себя Клеопатрой!
– Мы едем? – его новый вопрос. Он давно одет и стоит у двери.
– Счас…
Ему ничего не остается, как любоваться шелковой цепью ее позвонков.
– Мне холодно. Принеси, пожалуйста, халат, – просит Юля.
Он приносит и халат, и кружку горячего, с чайной ложечкой коньячку прегорячего чая, и махровое полотенце, которым сперва нежно промокает бисер капелек на ее плечах, на спине, волосы, а затем кутает это беспримерное божье творение в желтый махровый халат.
Она благодарит лишь кивком головы, не отрывая глаз от экрана.
Каких-то три недели тому назад (4-го июля) ей рукоплескала не только Америка, да, весь мир отмечал эту дату: ее рождение…
– Тебе не терпится узнать…
Ага…
А он, словно угадывая ее мысли, спрашивает:
– А кто еще родился четвертого июля?
– Я! – восклицает она. – Разве ты не знаешь: я и Америка!
Она, оторвавшись от экрана, бросает на него короткий взгляд.
– Кто-то там еще, – говорит она, но разве тебе не все равно кто?
– Нет, – говорит он, – ну так… все равно…
Ее же волнуют совсем не те, кто родился вместе с ней, ее волнует… Это – не обсуждается. Что, например, значит это его «Totus Tuus»? «Весь Ваш» или «Весь Твой»? Твой! Мой? Не знаю… Но звучит неплохо: «Туз»!
Неужели этот Tuus тоже пузастый?! Она ведь терпеть не может этих назойливых пауков, лоснящихся салом губ… с влажными подмышками!
«Тройка, семерка, туз»… «Ночь, улица, фонарь, аптека……. «А Германна все нет…».
Она, к сожалению, не может ответить и на это письмо – некогда!
Ах, если бы не эта нужда (она хочет иметь свой дом и в Лондоне.
Ведь только ленивый, считает она, не имеет сегодня свой дом в Лондоне), она бы давно забросила все свои съемки о каких-то озоновых дырах над Антарктидой, о каких-то стремительно тающих и наползающих, как татарская орда, ледниках, о каком-то исландском вулкане с таким бесчеловечным названием (Эйяфьяллайекюль!), парализовавшем своим непроглядным пеплом все небо Европы, о новом всемирном потопе… Собственно, о начале конца… И давно бы перебралась жить в этот сказочный виртуальный мир какой-то там Пирамиды, выстроенный этим славным, по уши влюбленным в нее, милым малым из какой-то там провинциальной глуши…
