во многом лучше тебя, – выпалила я и сразу же пожалела об этом.
Кирилл смотрел на меня расширенными глазами. Мне не верилось, что я произнесла это вслух.
– Но если он лучше, почему ты со мной?
«Потому что я люблю тебя, а не его», – хотела ответить я, но не было сил лгать.
– Я понял, Лиз. Я тебя прекрасно понял.
Пока я плакала, Кирилл собрал вещи и уехал жить к другу. Так я осталась на квартире одна. Следующий день я провела в воспоминаниях о том, как мы с Кириллом познакомились, впервые встретились, влюбились… Совесть не мучила меня, мне просто было очень жалко себя и его. Жалко, что все так сложилось у двух людей, которые уже планировали свадьбу. Но я понимала, что иначе сложиться не могло. А значит, то, что происходит, делается к лучшему. Возможно, это просто проверка отношений, и вскоре мы помиримся. Наверное, мне бы даже этого хотелось. Где-то в глубине души. Там, где всем нам однажды хочется простой жизни без хлопот и забот. Но это была не настоящая я. Настоящая я – трепыхалась в тисках Шувалова, словно увязшее в янтаре насекомое.
Эпизод 21
«Что с тобой? Давай поговорим».
«Что со мной? Я не знаю, что со мной. Я сильно изменилась. Я словно вся в своей истории. Как настольная игра в «Джуманджи» всасывала в себя игрока и переносила в другой мир, так и мой текст втянул меня внутрь и поглотил без остатка».
«Как ты думаешь, известные писатели во время творческого процесса чувствовали то же самое?»
«Откуда мне знать, ведь я всего лишь…»
«Даже не вздумай написать это слово».
«Какое слово?»
«Ты знаешь».
«Графоман?»
«Ты до сих пор так считаешь? Даже после того, как с тобой случилась ЦЕПЬ? Если да, то ты идиотка и недостойна продолжать свою историю. Ты не ценишь дар, которым тебя наградили свыше».
«Я ценю, и я счастлива, что могу писать. Я испытываю от этого эйфорию».
«Что в таком случае не так?»
«Моя жизнь… ее будто не стало. Кирилл ушел, отношения с его семьей испорчены, моя семья тоже меня не понимает. У меня как будто все отняли. Моя жизнь просто разрушена».
«За все приходится платить, Бет».
«Почему ты говоришь, как он?»
«Почему что ты по нему скучаешь, вероятно».
«Мне кажется, его не существует…»
«Ничего не существует. Есть только твой текст».
«Как это понимать?»
«Оживляя текст, ты умертвляешь свою жизнь».
«Я… я что, умру?»
– Лиза, что ты там постоянно пишешь?
Я подняла голову. Куприянова. Косится своими монголоидными глазками в мою тетрадку. Я закрыла тетрадь и отодвинула подальше от нее.
– Что тебе нужно?
– Что там у тебя? Ты что-то пишешь? Какой-то рассказ? Ты у нас писательница?
– Не твое собачье дело.
– У тебя всегда был бурный нрав. Успокойся, никто не будет трогать твою тетрадку. В отличие от твоего Рами.
– Он не мой.
– Конечно. Уже не твой. Наша Татьяна Васильевна умеет обращаться с мужчинами.
– Слушай, Настя, ты зачем ко мне вообще лезешь?
Оказывается, за нами наблюдала почти вся группа. Особенно напряжен был Гранин.
– Да что Вам всем от меня нужно? – нахмурилась я, готовая подорваться и выбежать из помещения.
– Не надо нервничать. Вы что, встречаетесь?
– С кем?
– С Шуваловым.
– С чего вы взяли это? У меня есть парень.
– Да? Но никто тебя с ним не видел. Может, ты его придумала?
– Просто отвалите от меня. Не мотайте нервы ни себе, ни мне.
Одногруппники с важным видом переглянулись и больше не стали меня трогать. С тех самых пор они свели общение со мной к минимуму. И это не могло не радовать. Я не испытывала никакой потребности в общении с кем-либо, кроме человека, который всегда меня понимал. Кроме себя.
***
Балансируя на тонкой грани между светом и тьмой, писатель обладает серьезным потенциалом слететь с катушек, потеряв ощущение реальности. Когда я углублялась в свой текст, я не вспоминала об этом. Но с каждым разом мне было все труднее выныривать из истории в реальный мир. Он казался слишком тусклым по сравнению с тем, что создает воображение. И хотелось навсегда остаться жить в своей голове. Этот мир недостоин того, чтобы находиться в нем большую часть времени.
До глубокой ночи я сидела за печатной машинкой под слабой желтой лампой, одна в своем мире, одна в своем кабинете, одна во всей квартире. И были только я и моя история. И я оживляла ее под успокаивающее постукивание клавиш. Я не нуждалась больше ни в чем.
***
«И совсем скоро, исписав несколько толстых тетрадей за месяц, Рина поняла, что хочет быть писателем. Эта мысль стала ее идеей фикс.
Ведение дневника, постоянный самоанализ, рефлексия на все жизненные события – все это в совокупности сделало Рину тонкой натурой, рельефной личностью. Она не гуляла с друзьями, потому что у нее их не было, поэтому времени на саморазвитие оставалось довольно. Девочка хорошо разбиралась в себе и всегда понимала свои желания. Одиночество стало ее верным и единственным другом.
Для окружающих существование Рины было непримечательным. Отсутствие какой-либо коммуникации и прогрессирующая замкнутость девочки вкупе с психопатологией настораживало родителей. Им хотелось увидеть, что же их дочь постоянно пишет в своих многочисленных дневниках, но они не могли этого сделать без ее согласия. А девочка росла скрытной и не доверяла никому, кроме себя.
К заболеванию Рины все давно привыкли, включая и саму девушку. Геометрические фигуры не доставляли ей неудобств. Порой они, наоборот, действовали как развлечение. Словно смотришь в сломанный калейдоскоп. Вскоре Рина стала замечать, что когда фигурки исчезают, у нее появляется вдохновение. Но на плановом медицинском осмотре она об этом не рассказала.
Постепенно девочка становилась девушкой. Довольно странной, асоциальной девушкой, живущей только в своем мире. Рина была симпатичной, но совершенно не реагировала на осторожные ухаживания противоположного пола. К тому времени она написала уже несколько больших и красивых историй, которые любила перечитывать по ночам».
***
Мне было крайне необходимо хотя бы на пару дней покинуть город и разобраться в себе. Я давно не навещала бабушку, живущую в глухом хуторе далеко за городом, и решила исправить это. Дождавшись выходных, я отправилась в путь.
В дороге я не прекращала писать, прихватив с собой ручки и толстые тетради. Если бы мне не нужно было заниматься бытовыми делами, спать, утолять голод и посещать уборную, текст мог бы струиться из меня без остановки двадцать четыре часа подряд. Но, к сожалению, это физически невозможно, иначе все давно было бы кончено. Хотя мне нечего бояться. Пока третий глаз открыт, и я нахожусь в состояние непрерывной эйфории, можно делать перерывы и не изматывать себя. А третий глаз открыт, пока никуда не исчез Шувалов и его недвусмысленного, пугающее внимание ко мне. А я сильно сомневаюсь в том, что мужчина и его внимание
