Тут в дверь каюты раздался стук. Самым характерным признаком его было то, что человек, просивший его впустить, делал это исключительно с помощью ног.
— Открыть каюту для досмотра! — раздраженно рявкнул кто-то голосом, сразу напомнившим российских таможенников на границе или ментов на посту ГИБДД.
Почему-то совсем не хотелось отпирать дверь, но Джон сказал сам себе: «Это же наши!» И щелкнул замком, делая доступ к себе свершившимся фактом.
К нему важно и неторопливо вошел человек в такой же серо-пятнистой форме, что и у парней, работавших на палубе. Он был большим, но, скорее, вширь. Рост был примерно такой же, как и у Джона, метр девяносто, но плечи его были покатыми и не вмещались в проем. На голове, задранная на лоб, была одета тонкая и, наверно, удобная шерстяная шапочка с прорезями для глаз и рта. А вот лицо было нехорошим.
Когда-то на заре туманной юности работы по контрактам на чужие и чуждые государства один русский моторист, Юра Мартыненков, сказал: «Смотреть в глаза судейскому или прокурорскому человеку — все равно, что доберману. Взгляд мента или таможенника откровенно оценивающий, сколько можно срубить? И все они смотрят одинаково равнодушно. Бывают исключения, но бывают ли они? Как мудр Толстой: глаза — зеркало души!»
Взгляд спецназовца был именно оценивающий, он лишь мельком скользнул им по стоявшему Джону, задержался на мобильном телефоне, хорошо просматривающемся под целлофаном, потом начал блуждать по каюте. Не спрашивая разрешения, большой человек вошел в спальную, потом в гальюн, между делом открывая все шкафчики. Хорошо, что постель не начал переворачивать в своих тайных поисках. Там от лишних глаз под одеялом лежал видавший виды лэптоп.
Все это происходило в полном молчании: ни восклицаний благодарности от стармеха, ни вопросов, все ли в порядке, с другой стороны. Спецназовец, видимо, удовлетворился увиденным и решил уйти. Он подошел к столу, где лежал телефон, взял его в руки, повертел в разные стороны и, также молча, сунул к себе в нагрудный карман комбинезона.
— Это мой телефон, — сказал Джон, заподозривший неладное. Терять свой Нокиа в нержавеющем корпусе, да еще подаренный семьей, было неправильно.
— Я не понял — что? — состроил гримасу капризного ребенка грозный вояка.
— Положил мой телефон на место, — ответил дед, его всего начало слегка колотить от ярости и предчувствия неприятных последствий.
— Ответ неверный! — почти радостно сказал спецназовец и коротко без замаха ударил Джона поддых.
Спазм боли был такой ошеломительный, что остаться на ногах — ну, никак не получалось. Стармех сложился пополам и упал на палубу. Воздуха в легких явно не хватало, но вздохнуть его, изобильно и бесплатно поставляемого атмосферой, было невозможно. Джон не хотел по-рыбьи открывать и закрывать рот, но иначе не получалось. Сквозь собственные слезы, застилавшие глаза, он увидел, как спецназовец наклонился над ним и, едва слышно сквозь собственный, его — Джона, хрип, различил:
— Это мой телефон. Понял, пидор?
Сказав это, большой человек неторопливо повернулся и, демонстрируя автомат неизвестной конструкции за спиной, неторопливо вышел из каюты.
Джон бы вытерпел, если бы при нем оскорбили родную посольскую службу во всех странах вместе взятых, если бы неласково отозвались о милиции, полиции, таксистах, но терпеть обвинение в гомосексуализме он был не намерен. Возмущение было настолько велико, что подавило позыв к рвоте и даже слегка притупило боль. А главное — он смог вобрать в себя свежий запах вонючего китайского коврового покрытия на палубе, то есть вновь обрел способность дышать.
Не отдавая себе отчета в том, что он собирается предпринять, Джон поднялся сначала на колени, а потом уже и на ноги. Поддерживая правой рукой живот, чтоб он ненароком не лопнул, дед поплелся следом за спецназовцем. Тот также неторопливо спускался вниз, даже не пытаясь оглянуться: кто же это там вышел следом?
По мере спуска самочувствие у стармеха улучшалось, к выходу на главную палубу он уже престал контролировать дыхание, доверив этот процесс организму. Чего нельзя было сказать о настроении. Он готов был, чтобы совершить поступок. Именно этим поступком и было то, что Джон догнал своего обидчика на корме. Было пустынно и даже тихо. «Кайен» чуть покачивался на малой волне. С правого борта уныло болтался обожженный катер бандитов, по корме еще один.
— Слышь, ты, — сказал стармех в спину спецназовца. — А я и не знал, что в ментовский спецназ педрил берут.
— Мы — спецназ флота, — прорычал большой человек и как-то так неспешно развернулся, что выглядело очень угрожающим.
— Да нет, ты — мусор, — проговрил Джон достаточно громко и повернулся к грозному воину боком, чтобы тот потерял некоторые возможности для направления своего удара.
— Это большая ошибка, — сдавленным голосом сказал спецназовец.
— Верно, — согласился стармех, и пятнисто-серый ударил.
Теперь он целился в голову, как и предполагал дед. Но четкость и скорость удара была запредельной для реакции сугубо гражданского человека. Единственное, что сумел сделать Джон — это наклонить голову так, что набитый в бесконечных тренировках кулак — помойное ведро врезался точно в середину лба.
Это было громко, внутри черепа словно хлопушка разорвалась. На ногах тоже, оказывается, устоять не удалось. Перед глазами пошли радужные круги, и это, по идее, должно было несколько развеселить картину, но в них, в эти разноцветные кольца, вписалась отвратительная рожа бойца специального назначения, чье имя так и осталось загадкой.
— Теперь тебе — конец, — сказала она, и почему-то верилось, что это были не пустые слова. — Допустимая жертва среди мирного населения.
Джон лежал в позе креста, раскинув руки, у самой решетки, что некогда запирала проход наверх, в рубку. В правую ладонь удобно легла рукоять маленького заостренного с обеих сторон молотка, похожего одновременно и на альпеншток, и на миниатюрную кирку. Палубные урки всегда использовали такой инструмент, чтобы отбивать с палубы или переборок старую краску и ржавчину. Теперь же она валялась, никому не нужная, оставленная в суматохе бандитского нападения.
Стармех не пытался думать, анализировать ситуацию, он видел разноцветные кольца перед собой и мерзкую харю, только что изрекшую приговор и целую тираду оскорбительно матерных слов.
— Сзади, — сказал Джон. И одновременно с этим ударил настолько сильно, насколько мог рукой с зажатым в ней молотком.
Спецназовец, где-то в глубине своего сознания помнивший недавнюю схватку с неграми, на долю секунды отвлекся от лежащего перед ним человека, но, увидев движение того, отпрянул назад и сел к фальшборту, опершись о него широкой спиной.
