— Задержи их, Фред, ровно на полторы минуты. Я в двух шагах от тебя, мне ходу секунд сто.
— Ну, если так, валяй, я что-нибудь изобрету.
Таратура бросил трубку на рычаг и стремительно поднялся. Но Чвиз сказал:
— Если вы собираетесь туда идти, я посоветовал бы вам обдумать это.
Таратура и сам понимал, что предприятие было рискованным. В охране президента могли быть люди Дорона, знающие Таратуру, и скрыться потом от них будет невероятно сложно. Открывать же место, где прячутся Миллер и Чвиз, равносильно самоубийству.
— Кроме того, какой вообще смысл туда идти? — сказал Чвиз. — Проверять вашего приятеля? Я не думаю, чтобы он обманывал… Но президент — и сидит в каком-то захудалом кабаке, да еще за одним столом с отставным репортером!..
— Да, да, господа, — торжествующе произнес Миллер, — в обычных нормальных условиях такое решительно невозможно. А если это все же произошло, значит, что-то уже нарушилось. Начинается, господа, начинается!
8. ПОЯВЛЕНИЕ ПЯТОГО
Последней фразой «коммерсанта Бума» было:
— Молодой человек! Образ ваших мыслей представляется мне антипатриотичным и недостойным гражданина великой страны! Но вас прощает ваша молодость! (Хотя Честер, имея за плечами ровно тридцать три года, уже давно не считал себя мальчишкой.)
После этого президент чопорно выставил локоть, на который тут же оперлась Клара, и направился к выходу. Супруга президента тоже не одарила Честера своей знаменитой улыбкой, потому что, во-первых, не разделяла его взглядов на президента и, во-вторых, Честер, откровенно говоря, никогда не считался красавчиком.
А Таратуры все не было. «Вот болван! — подумал Честер, так как ему пришлось буквально выворачивать себя наизнанку, чтобы задержать президента на лишние десять минут. — Метал бисер, и все, оказывается, зря!»
Между тем негодование президента и его супруги было отчасти успокоено невероятно экзотическим финалом этого невероятно экзотического дня: поездкой в такси. Как и утром, они тут же остановили машину с тремя синими шашечками на желтом фоне и получили возможность еще раз насладиться потрясающей поездкой.
Президент, право, не мог припомнить, сколько десятилетий назад он в последний раз пользовался такси (и пользовался ли вообще?), и потому вся процедура остановки неизвестной машины с неизвестным шофером, посадка в нее, когда шофер не позволил себе даже пошевелиться, чтобы распахнуть дверцу, щелканье счетчика — решительно все сделало поездку жгуче любопытной. В своем автомобиле президент ездил обычно с несравненно меньшими удобствами, потому что со всех сторон бывал зажат телохранителями и ужасно потел в тесноте. Тут же было просторно, уютно, не гудел радиотелефон, а шофер и не думал каменеть от ответственности за судьбу главы государства, поскольку не понимал, что его нога, упертая в акселератор, держит эту судьбу, образно говоря, в своих руках. Президенту втайне хотелось, чтобы шофер узнал его, он все поворачивал к нему лицо и много раз начинал заговаривать, но шофер лишь мычал в ответ что-то нечленораздельное, явно пренебрегая разговором с этим навязчивым и шустрым пассажиром. Короче говоря, он так и не признал в президенте президента, даже когда они подъехали к усадьбе и потрясенная охрана взяла под козырек.
Первый человек дома, которого увидел президент, был Джекобс.
— Добрый вечер, Джи, — бодро приветствовал глава государства своего секретаря, поскольку дело действительно шло уже к вечеру, и вдруг добавил фразу, которую сегодня еще не произносил, ибо еще не видел Джекобса: — Старина, ты преотлично выглядишь!
Джекобс посмотрел на супругов странно туманным взглядом, потом светло улыбнулся и сказал:
— Господа, весьма польщен, но для всех вас у меня уже нет достойных ответов.
И, закрыв глаза, низко поклонился, чего с гордым Джекобсом никогда не случалось.
— Вы себя плохо чувствуете, Джи? — участливо спросила Клара, и искренняя тревога действительно прозвучала в ее голосе.
— Я? — спросил Джекобс и приоткрыл один глаз. — Я-то что! Вы спросите, Клара, как чувствует себя сенат, биржа и генеральный штаб!
Он открыл наконец оба глаза.
— Какие-нибудь новости? — быстро спросил президент.
— О Матерь Божия! — воскликнул старый слуга. — Он еще спрашивает! Воистину родитель новости узнает о ней в последнюю очередь, поскольку, рожая, не знает, что это — новость, а знал бы, так не стал бы рожать.
— Кого рожать? — не поняла Клара.
— Ларошфуко, — не моргнув глазом, ответил Джекобс. — Эта мысль принадлежит ему.
— Да что случилось, наконец? — не выдержал президент. — О каких новостях ты говоришь, выживающий из ума болван?
— Благодарю покорно, — сказал Джекобс обиженным тоном. — Вы уже давно, господин президент, не обласкивали меня такими словами, но сегодня вы сами все посходили с ума. Да, Клара, чуть не забыл! Мне велено передать вам, что сегодня господин президент не будет с вами ночевать, хотя эта новость, надеюсь, вас не очень убивает.
— Кто посмел «велеть»?! — вскричал президент, почувствовав, что одновременно задета и его честь мужчины, и его честь главы государства.
— Не горячитесь, Кен, — печально улыбнулся старый Джекобс. — Я тоже могу погорячиться, но у нас просто неравные силы! Я — один, а вас — много.
— Не понимаю, — вмешалась Клара, — кого — вас?
— Кенов, — невозмутимо произнес Джекобс.
— Он и впрямь свихнулся, — шепнул президент супруге. — Иди к себе, дорогая, я сам разберусь в случившемся. Впрочем, я так устал сегодня, что отложу-ка я дела на потом. Мы идем вместе, Клара! Джи, проводи нас наверх.
— Простите, Кен, — сказал вдруг Джекобс, — вам не кажется, откровенно говоря, что президентов слишком много даже для такой большой страны, как наша? А секретарь у них всего лишь один.
— С ним бесполезно сейчас объясняться, — шепнула Клара президенту.
— Глав государства ровно столько, — официально сказал президент, — сколько положено по конституции. А ты, Джи, пока неплохо справлялся со своими обязанностями.
— Кен, скажите, мы с вами друзья? — грустно спросил Джекобс.
— Конечно, Джи! — демократично воскликнул президент.
— Тогда скажите по совести: какой вы по счету президент?
— Что значит «какой»? — оторопел глава государства. — Это же всем известно!
— Уже?! — воскликнул Джекобс. — И Клара тоже знает?
— Чуть ли не в первую очередь, — смеясь, сказала Клара.
— Я — тридцать восьмой! — не без гордости произнес президент, совершенно не понимая, почему Джекобс, воскликнув: «О Матерь Божия! Я этого не перенесу!» — вдруг повалился на пол без чувств.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
