воду.
Я направился туда, шагая вперед и отставляя слева небольшой отрезок воды, спрятавшийся между горами, а справа – пустоту. Десять, двадцать, тридцать. Не знаю, сколько шагов я сделал, прежде чем остановился. Посреди озера, один, отделенный от него лишь ржавым забором, в полном одиночестве в центре огромного зеркала.
Замерзая от жуткого холода, утопая в собственных мыслях, я сел лицом к воде, ухватившись за одну из перекладин забора.
Я разрыдался.
Стиснул зубы, сжал кулаки. Помню, как в тот день этими же самыми кулаками я пытался сжать свое сердце.
Ничто не помогало. Боль засела настолько глубоко, что я уже не мог добраться до нее.
Это была не физическая боль, она отличалась. Она была одной из худших, одной из тех, что нападают на вашу душу. Такая боль постоянно напоминает о том, что вы потеряли все, что придавало смысл жизни. Она проникает глубоко в ткани, срастается с кожей, невыносимая, хроническая, следующая повсюду, куда бы вы ни шли и как бы вы ни улыбались. Такая боль заставляет вас терять разум, заставляет выпивать до дна отравленный коктейль из недоверия, отречения, гнева и чувства вины.
Все это время мне удавалось избегать ее и уклоняться – я думал о других вещах или не думал вообще. Но оказавшись теперь здесь, посреди горного озера, я знал, что она настигнет, и мне уже не скрыться.
Одиночество.
Боль.
Пустота.
Годы жизни, в основе которых лежали лучшие намерения, любовь, уважение, восхищение, первые свидания с их бабочками в животе и обещаниями никогда не расставаться, – эти годы исчезли всего за несколько дней.
Там, в темноте, я снова достал письмо, которое перечитывал столько раз. Она была сбита с толку, как и наши отношения в последние дни. Вне всяких сомнений, это было прощальное письмо, ставившее на всем жирную точку. Здесь она написала такие вещи, которых я не понимал, которые она пыталась объяснить, хотя им не было объяснений.
Теперь я знаю, что оно было написано от отчаяния, а не в спокойствии, как она говорила. Оно было написано из ненависти, а не от любви. Оно, конечно, было написано с яростью и обидой.
Я продолжал изводить себя вопросами: когда наступил тот самый момент, когда она приняла это решение? Неужели мы так сильно любили друг друга, что исчерпали свою любовь? Неужели мы так мало любили друг друга? Была ли это ее вина? Была ли это моя вина?
Прыжок.
Всего один прыжок, и все кончено.
Я прикинул – довольно глубоко: достаточно для того, чтобы уже не выбраться обратно.
Прыжок.
Никто бы не услышал, как я упал, никто бы не услышал, как я закричал, а я закричал бы точно.
Прыжок.
Всего один прыжок, и все кончено. Но я бы закричал.
Прыжок.
Почему, даже когда мы тонем, мы продолжаем цепляться за жизнь?
Прыжок.
Но я не прыгнул.
Не знаю, было это проявлением огромной трусости или огромной смелости.
Я сдался там, на цементной дорожке, в какой-то затерянной точке моей жизни, где каждая мысль отражала мое поражение, где каждое воспоминание было пронизано болью.
Приникнув к забору, я уснул. Может, это был единственный способ забыть о прошлом.
Но все-таки невозможный.
Воскресенье, 28 апреля 2002, 7:15
Мы проснулись вместе.
Мы так давно этого не делали. В то утро впервые за столько времени мы посмотрели друг на друга.
Оно осушило мои слезы, укутало своим теплом, прогнало прочь всякие воспоминания.
Оно открыло предо мной непривычную картину: гигантские горы, шум воды, доносящийся от прекрасного водопада, берущего начало где-то высоко-высоко и упирающегося прямо в плотину. С одной стороны была вода, с другой – многометровый обрыв. Смерть здесь была бы легкой.
Мы так давно этого не делали, и вот теперь проснулись вместе и вместе утонули в рассвете: солнце и я.
Легкий шум заставил меня вздрогнуть. Я повернул голову в сторону постройки: чья-то фигура мелькнула в окне. Люди начали потихоньку просыпаться. Первой вышла молодая пара, обнимаясь и целуясь, как это бывает со всеми, кто открывает свое сердце и в один прекрасный день начинает познавать друг друга.
Я продолжал сидеть там, наблюдая за чужими жизнями, на этот раз даже не роясь в ящиках. Прошло несколько минут, и из дома вышел пожилой седовласый мужчина с грустным лицом. Неторопливым шагом он обогнул озеро и сел на удаленный камень. Наблюдая за всем вокруг, он остановил взгляд на мне. Какое-то время мы смотрели друг на друга, и, в конце концов, я первый отвел глаза.
По телу пробежал холодок. Я снова вспомнил все, что хотел забыть. До этого момента я пытался запереть это воспоминание в шкафу своего сознания, отдельно от всего, где-то очень глубоко, куда нельзя было просто заглянуть. И вдруг этот человек, глядя мне прямо в глаза, пробудил опасения и самые худшие страхи.
Этот взгляд напомнил мне о том, что я сбежал, разрушив перед этим две жизни. Он напомнил мне о том, что дон Рафаэль, с его тщеславием, с его деньгами, с его властью, был способен на все, даже на то, чтобы уничтожить меня.
Кто-то преследовал меня?
Я опустил голову, боясь быть узнанным.
Незнакомец продолжал смотреть на меня, не скрывая взгляда. Довольно долго он не отводил от меня своих прозрачных глаз, как будто наполненных яростью. Я представил себя под его прицелом. Но как он меня отыскал?
Когда он вернулся в дом, я почувствовал некоторое облегчение.
Люди начали постепенно расходиться, блуждая по окрестностям. Мне всего лишь хотелось остаться там и, опершись о забор плотины, наблюдать, как протекает день, наслаждаться падением водопада. Проблема заключалась лишь в том, что я неизбежно оказывался в центре внимания всех, кто выходил из дома. И это заставляло меня чувствовать себя некомфортно.
Я отказался от пути, который в то ранее утро едва не привел меня к бесповоротному решению. Грусть следовала за мной, словно тень, ложась на мои плечи тяжелым грузом, который я уже не мог с себя сбросить. В течение последних нескольких часов я плакал больше, чем могли выдержать мои глаза, но грусть не желала отступать от меня ни на шаг.
Возможно, сегодняшний, а вовсе не предыдущий день стал самым печальным днем в моей жизни. Вчера было переполнено непредвиденными, неожиданными, необдуманными решениями, принятыми в порыве растерянности и безответственности и навсегда похоронившими печаль под обвалом смешанных чувств и эмоций.
Воскресенье, 28 апреля 2002, 7:25
Я вернулся в дом и едва узнал
