напуганный, погруженный в пучину спутанных чувств, позволяя времени плавно течь мимо меня и не понимая до конца, где я вообще нахожусь: сплю ли я еще или уже проснулся.
Я посмотрел на часы: ровно шесть часов утра.
Полежал еще какое-то время – бессчетное множество минут – пока ожидание не подарило мне легкую дымку света. То была ясность, пронзенная страхом. Высота, отделявшая меня от потолка, казалась какой-то неправильной: она была ничтожной. Я вздрогнул, затаив дыхание и оцепенев от воспоминаний.
Медленно вытащил правую руку из-под одеяла и быстрым движением вытянул ее вверх, над головой. Глухой удар: дерево. Я едва не вскрикнул от боли и тут же спрятал руку обратно. Слишком маленькое расстояние. Я представил себя внутри какой-то ниши одиноким, забытым, мертвым. Как в моих самых страшных кошмарах: погребенным заживо. Течение времени открыло для меня новые рельефы, новые измерения, новые воспоминания. Тем не менее я продолжал лежать без движения, боясь пошевелить хоть одним мускулом, парализованный от страха.
Неподвижный, обессиленный и растерянный, понимающий, что уже достаточно светло для того, чтобы открыть глаза, я стал искать точку опоры в иных измерениях. Я начал прислушиваться к собственному дыханию: к ускоренному прохождению воздуха через нос, открытию и закрытию каждого протока, к подвижности моих легких… За вздохами последовало множество запахов: влажной древесины, не так давно покрытой лаком, грязной одежды, хранящей на себе следы усталости и отдыха одновременно, боли и в то же время спокойствия, жизни.
Следующим пробудился мой слух: чужие звуки, звуки, затерявшиеся внутри какой-то незнакомой тишины. Человеческие звуки: приближающиеся и удаляющиеся в воздушных слоях, единство дыхания, такое далекое и почти касающееся меня, нежное, как у ребенка, и в то же время прерывистое, затрудненное, как у больного, как у старика, который изо всех сил пытается ухватить как можно больше кислорода, чтобы еще хоть ненадолго продлить свою жизнь.
Я искал объяснение необъяснимому, анализировал запахи и звуки, но ничего не приходило в голову. Сделал глубокий вдох, заметив лишь отсутствие привычных вещей: спешки, шума, света… Неужели я забыл, что с сегодняшнего утра все вчера будут так непохожи на все предстоящие завтра?
Я был сбит с толку и потерян. Это было первое, что я испытал. В тот день – в ту ночь – я слишком долго блуждал между бодрствованием и сном, по тонкой ниточке моего детства.
А затем я испугался.
А когда набрался смелости, то медленно вытащил руку из-под одеяла, чтобы разбудить Реби.
Но Реби рядом не было.
Воскресенье, 28 апреля 2002, 6:19
Я вспомнил.
В этот момент состоялось мое второе пробуждение после странной ночи.
Там, где должна была быть Реби, не было никого и ничего. Ни одеяла. Ни матраса, ни даже пола – я ощущал лишь пустоту. Я пошевелил рукой, не в силах прикоснуться к чему-либо.
На мгновение я представил себя спящим на краю обрыва, на краю пропасти. Я подтянул руку к себе, чтобы снова прижать ее к своему телу и остаться неподвижным. Я с головой нырнул под одеяло, и там, дрожа, почти не дыша, в жару, который начал обжигать, я почувствовал себя ребенком, однажды обнаружившим, что его лучшего друга нет на соседней постели.
Проснулась память.
Воспоминания начали стремительно врываться в мою голову.
Я так старался, чтобы реальность превратилась в сон, что полностью забыл защититься от настоящей боли: от осознания того, что нас больше не трое, даже не двое, что есть теперь только я – я один. В одно мгновение я понял, что потерял все, что удерживало, что поддерживало меня. И все это было потеряно уже давно.
Не знаю, смогу ли когда-нибудь описать ту боль, которую я испытал лежа там, под одеялом. Можно ли вообще осмыслить суровость реальности в ее чистом виде? Слабый, подавленный, сбитый с ног, безо всякого сопротивления я позволил печали укорениться в своем теле. Ее прорастающие корни задевали самые чувствительные воспоминания: борьба за одеяло на рассвете, три ложечки сахара в кофе, первый поцелуй у порога, прежде чем расстаться, второй – по возвращении домой, и третий – перед тем как лечь спать, йогурт с кусочками шоколада, его улыбка, когда он видел, что я вернулся с работы, ежедневное сражение за то, чтобы глотал еду, а не выплевывал ее обратно, его первые слова, его маленькие глаза, когда он спал, когда они оба спали…
Воскресенье, 28 апреля 2002, 6:31
Я не мог оставаться там. Одеяла было недостаточно, и воспоминания вскоре начали душить меня. Второй раз за последние два дня я решил сбежать.
Я медленно раскрылся, стараясь оставить воспоминания где-то под подушкой.
Медленно приблизился к тому, что было слева от меня и показалось мне пропастью. Я сел, свесив ноги, и с замиранием сердца посмотрел в пустоту – тут же возник соблазн прыгнуть. Но я вспомнил, что было внизу: высота, на которой я сидел, была впечатляющей. Шум падения нарушил бы тишину, которая пока еще защищала меня. Ощупывая все вокруг, я предпочел пойти другим путем.
Спустился.
Приглушенный звук соприкосновения с землей был едва различим.
Холод нещадно вонзился в босые ноги, но мне было все равно, мне нужно было просто выбраться отсюда. Испуганно пробираясь между десятками тел, стараясь никого не задеть, я направлялся к единственной полоске света, виднеющейся вдалеке. Там, подумал я, должен быть выход.
С силой толкнул тяжелую дверь наружу, позволив страшному скрипу пронзить рассветное зарево.
Я замер.
Несколько секунд стоял неподвижно, крепко вцепившись в ручку двери, пока, к счастью, симфония спящего дыхания не возобновилась. Я сбежал через эту крохотную рану, нанесенную тишине слегка покосившейся дверью.
Оказавшись в еще более холодной и светлой, абсолютно пустой комнате – прихожая здания, – я увидел входную дверь, ведущую прямо на улицу.
Открыл ее. Она поддалась без шума, без сопротивления.
Я вышел. Сбежал.
Холодный ветер в лицо обжигал, как соль, попавшая в рану.
Мне было холодно, я до сих пор шел босиком.
Отыскал снаружи ботинки, ледяные.
Укрылся в дверном проеме, трясясь от холода и скрестив руки на груди. Утренний мороз застал меня в разгар бегства.
Солнце еще не взошло. Я огляделся по сторонам: отражение луны, погруженной в небольшое озеро, освещало горы, разделенные тонкой серебряной нитью, вершины которых подпирало усеянное яркими, многочисленными звездами небо без единого облачка.
Обессиленный, все еще сбитый с толку, я сумел разглядеть справа от себя узкую тропу, которая, казалось, вела прямиком в озеро. Возможно, это и был мой путь: погрузиться под
