рядом не было. На подушке лежала записка:
Мэройс и остальные ночью арестованы. Я поехал навестить Хоуи. Прости, что я все просрал. Люблю тебя.
А через пару секунд зазвонил телефон. Я бросилась на кухню, схватила трубку, голая и замерзшая, в надежде, что это Боб с новостями о Хоуи. Но звонил Адам из Сантьго, его голос с трудом пробивался сквозь помехи:
— Привет, сестренка… Давненько я тебе не звонил.
— Наконец-то! — Я сорвалась на крик. — Ты жив-здоров? Ты с папой?
— Нет… он на приеме в президентском дворце.
— Со своим новым лучшим другом? Ты, наверное, счастлив, что все так получилось?
— Не переживай ты так.
— Ты участвовал в перевороте и говоришь мне, чтобы я не переживала?
— Слушай, я звоню не для того, чтобы ты меня отчитывала. Просто хотел отметиться, сказать, что все в порядке. И сообщить тебе, что Питер вроде бы тоже сюда пожаловал.
— Что?
— Вчера отцу звонила мама, сказала, что получила открытку от Питера, в которой написано, что он отчалил в Сантьяго.
— Черт, черт, черт!
— У тебя есть какие-то соображения насчет того, куда он мог податься в Сантьяго?
Мне не понравился бесстрастный тон брата — он намекал на то, что Адам куда глубже вовлечен во все эти грязные дела там, в Чили, чем я предполагала.
— Почему ты меня об этом спрашиваешь? Чтобы вы с папой смогли поймать его и выслать из страны?
— Чтобы Питер не пострадал… ситуация здесь довольно-таки нестабильная.
Холодность в голосе брата сбила меня с толку. Я никогда раньше не слыхала, чтобы Адам говорил вот так, почти угрожающе. Из-за этого он сейчас казался представителем крупной компании, который готов раздавить любого, кто окажется помехой корпоративным интересам. Или у меня просто развилась паранойя?
— Я понятия не имею, где может быть Питер, — сказала я. — Но считаю, что вы с папой несете ответственность за его безопасность.
— Именно поэтому ты должна позвонить мне немедленно — в любое время дня и ночи, — как только получишь от него какие-то известия. Запиши мой номер. Звонить можешь за мой счет.
Я записала множество цифр, которые Адам мне продиктовал, и попросила:
— Скажи папе, что я хочу с ним поговорить.
Не успев положить трубку, я тут же перезвонила маме.
— Почему же ты не позвонила мне вчера, когда получила открытку? — спросила я ее.
— Ты вся в этом — сразу начинаешь нападать на меня. А я скажу тебе, почему не позвонила. Потому что я чуть не рехнулась от страха, когда узнала, что твой мешугенэ[67] братец убежал делать революцию…
— Революция подавлена. Там полицейское государство.
— Теперь там стабильность. Но ты же знаешь, что собой представляют эти безумные латиносы. Все меряются силой эти мачо. И тут наивный ребенок из Йеля начинает совать нос в их дела и якшаться с интеллектуалами…
— Именно так Питер и поступит.
— Так поэтому я и схожу с ума от ужаса. Питер — мое дитя, точно так же, как и вы с Адамом. Я за него глотку порву, глаза выцарапаю любому. В том числе и твоему папаше. Ты должна это понимать. И еще тебе нужно узнать, что сегодня утром я умудрилась дозвониться в Йель, декану теологического факультета. Там никто не знает, куда твой брат поехал. Его сосед по общежитию в один прекрасный день нашел записку: «Уеду из страны на некоторое время». Вот и все. Ни слова лишнего.
В следующий момент я услышала звук, крайне редко вырывавшийся из уст моей матушки, — отчетливый всхлип.
— Ты как там, мам?
— Скверно, но спасибо, что проявляешь заботу.
— Что дословно было сказано в открытке?
— «Решил съездить на юг, посмотрю, как там что и чем я могу быть полезен». Вчера, как только получила открытку, я позвонила твоему отцу и без обиняков ему сказала, что считаю его лично ответственным за безопасность Питера.
— Что он на это ответил?
— Надеюсь, до него дошло. Потому что он знает, на что способна хунта. К тому же у него там повсюду друзья на самом высоком уровне, а также приятели в одной важной конторе с названием из трех букв[68].
— Он на них работает, да?
— Это меня не касается. И тебя тоже.
— Нет, нас это касается. Особенно если Питер теперь потенциальный нарушитель. Ты сама знаешь, как представители хунты относятся к нарушителям общественного порядка. И неважно, американец ты или нет…
Я вдруг страшно распереживалась — из-за всего, что случилось ночью, и из-за ужасной новости о Питере, который навлек на себя реальную опасность. Машинально я дотянулась до пачки сигарет и закурила, пытаясь собраться.
— Ты здесь, Элис? — окликнула меня мама.
— Я здесь, — отозвалась я.
— Куришь, что ли?
— Да, курю.
— Это тебя убьет.
— Или это, или моя семья.
Я положила трубку.
Почти сразу раздались шаги — по лестнице поднимался Боб. От него несло перегаром, в глазах читалось отчаяние.
— Как Хоуи? — спросила я.
— Неважно. Его накачали лекарствами, поэтому говорить он не может. Хорошо, что лицо вроде бы не изуродовано, все заживет без операций, только сломанный нос придется подправить.
— Повезло ему.
— Видела, что они сделали с моей машиной?
Я подошла к окну. «Стукач», — было написано на ветровом стекле.
— Видно, братству Бета не понравилось, что ты рассказал копам о Мэройсе и других.
— Они до сих пор в полицейском участке.
— На основании твоих показаний?
— Пока Хоуи не может говорить… — Боб молча покачал головой. — Теперь ты меня ненавидишь, да?
— Я скорее разочарована.
— Я тоже — в себе!
— Я разочарована не тем, что ты напился. Ты пришел на помощь Хоуи, и это замечательно. Но теперь все в колледже будут думать одно и то же: ты шатался вместе с этой бандой. Просто великолепно, Боб.
— Ты от меня уйдешь, да? — спросил он.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что знаю, что Мэройс собирается растрепать в колледже.
Боб открыл кухонный шкафчик, в котором мы держали бутылку виски. Отвинтив крышечку, он плеснул «Джеймесон» в стакан и выпил залпом. Ирландская храбрость.
Потом, уставив взгляд в пол, он начал говорить.
— Сегодня с утра я столкнулся с главой дома Бета, Чаком Клеггом. Я шел за машиной — оставил ее вчера рядом с Каппа Зет. Собственно, Клегг меня задержал, сказал, что хочет поговорить со мной как руководитель. Он сказал, что совершенно не оправдывает того, что случилось вчера вечером, но он слышал от Мэройса, что Зеленый… Тут я его перебил и сказал: «У него есть имя — Хоуи». Он вроде смутился, но продолжал:
