заниматься. Любые заявки — это упражнение в искусстве быть убедительным. Вы просите: пожалуйста, отнеситесь ко мне серьезно, позвольте мне переступить порог, который вы так бдительно охраняете. Я проработала целую ночь, чтобы назавтра полностью переписать весь текст, потом напечатала его, положила в конверт и на следующее утро отвезла на велосипеде к почтовому отделению на Мэйн-стрит. Это было за несколько дней до каникул на День благодарения.
Когда я протянула здоровенный конверт и спросила, есть ли какая-нибудь сверхскоростная авиапочта в Дублин, служащая отрицательно помотала головой:
— Авиапочта есть авиапочта. Если повезет, будет доставлено за десять дней, а в худшем случае за три недели. Но там начнется суета перед Рождеством, так что…
Я заплатила два доллара семьдесят центов — изрядная сумма за письмо. Родителям я решила не рассказывать о своем намерении перевестись в Тринити, пока не получу официальное подтверждение от своего колледжа.
После переворота в Чили отец не связывался со мной. Один раз он заезжал в Коннектикут, но лишь много позже я узнала от мамы, что он дважды пытался дозвониться до меня. Ничего не было известно и о местонахождении Питера, но мама, как мне показалось, была не слишком встревожена тем, что ее старшенький куда-то пропал.
— Ваш отец за Питером присматривает, так что я, по крайней мере, уверена, что опасность ему не грозит.
Что это означало? Папа встретился с Питером в Чили или просто каким-то образом охраняет его, не давая попасть в опасный переплет?
В день, когда из Тринити пришло письмо о том, что меня приняли, я ни с кем не стала делиться новостью. В тот же день стало известно, что дела с Хоуи Д’Амато улажены — он получит от колледжа значительную сумму. Хоуи за это обещал не выдвигать обвинений против Мэройса и не обсуждать эту ситуацию с прессой. Мэройс согласился написать Хоуи частное письмо с извинениями. Его предупредили, что любое новое проявление насилия для него чревато серьезным тюремным сроком.
Когда подошло время отъезда из Боудина, я позвонила в папин офис в Нью-Йорке и спросила, не может ли секретарша связаться с ним в Чили и передать, что я прошу его перезвонить мне как можно скорее. Звонка не было. Я начала убираться в квартире и паковать вещи, стараясь не поддаваться печали и страху (и все равно то и дело спрашивала себя: во что я ввязываюсь?).
Незадолго до полуночи я решила, что пора ложиться спать, и тут зазвонил телефон. На линии были помехи, слышно плохо.
— Родная! Ты уж прости, что пропадал столько времени. Ситуация здесь не самая простая.
— Питер в безопасности?
— О нем можешь не волноваться.
— Ты его видел?
— Скажем так, я держу руку на пульсе, слежу, чтобы он был вне опасности.
— Но если режим закручивает гайки по отношению к инакомыслящим…
— Питер не инакомыслящий, и он под защитой.
— А он это знает?
— Сомневаюсь, напрямую мы с ним не общаемся. Но поверь мне, с ним не случится ничего плохого. У меня здесь достаточно серьезных друзей, чтобы это обеспечить. Но ты же мне не только из-за этого звонила, а?
Я хотела больше разузнать про Питера, но у папы изменился тон: он ясно дал понять, что не хочет продолжать этот разговор. Тогда я сменила тему.
— У меня есть новости.
Я ожидала, что он напустится на меня из-за решения ехать в Ирландию и из-за того, как это я вообще подала документы в Тринити-колледж, не посоветовавшись с родителями. Но нет, отец выслушал меня, ни разу не перебив. Я почувствовала, что его порадовала новость о том, что после моего переезда ему придется платить меньше. Когда я закончила, он ответил четко и конкретно:
— Молодец, что попала в такой прекрасный колледж. Мама рассказала обо всем, что случилось с твоим приятелем. Ты все сделала правильно. И правильно, что решила уехать подальше. Твоей маме это не понравится. Но ты не переживай — я сам с ней все улажу.
Часа через два, когда я крепко спала, телефон зазвонил снова. Я сняла трубку, готовая к худшему.
— Ты решила, что можешь вот так просто взять и укатить за границу?
— Мам, посмотри на часы, два часа ночи.
— Ты вызвала у меня чудовищную бессонницу — такого со мной в жизни не было.
— Ты прекрасно переживешь, что меня не будет рядом.
— Не дерзи матери, юная леди.
— Чего ты от меня хочешь? Папа, например, похвалил меня за хорошую новость.
— Потому что твой отец сам вечно мотается где-то на стороне. Вы с ним одним миром мазаны. Вечно на чемоданах.
— А почему так, ты не задумывалась, мамочка?
— Потому что вы убегаете, вместо того чтобы противостоять трудностям и преодолевать препятствия.
Ее слова я обдумывала несколько секунд.
— Бегство — это способ противостоять тому, про что точно знаешь, что преодолеть это не можешь. Я вот, например, никогда не могу переубедить тебя.
— Не думай, что тебе удастся вот так просто уехать, — заявила мама.
— Одно я точно знаю о себе, о тебе, о нашей семье и об этой проклятой жизни, — ответила я, — что в ней нет ничего простого. Но если между нами будет океан… что ж, возможно, как раз это все и упростит.
Часть вторая
Глава одиннадцатая
Ни в коем случае не приезжайте в Дублин впервые в январе. За исключением того случая, если вам нравится жить в гибельной тоске и вечном унынии. Непреходящая угрюмая серость, промозглый холод, проникающий всюду. Вечно затянутые облаками небеса. Город — и большую-то часть года достаточно унылый — в эти мрачные дни календаря становится уж вовсе безрадостным.
— Впервые здесь? — спросил меня разговорчивый таксист, пока я загружала чемоданы в багажник, который он называл задком.
— Да. Буду учиться в Тринити.
— О, лощеная янки. Вы же янки, так?
— Да, я действительно американка.
— И умная, видать: учеба в Тринити, и все такое… В Тринити, знаете ли, раньше не принимали католиков, только несколько лет назад стали разрешать, — поведал мне таксист.
— Никогда об этом не знала. Значит, мне могли отказать.
— Да нет, им нужны янки и их гребаные деньги. Да и вообще, ситуация была малость сложнее, чем я рассказал. Вплоть до 1970 года на поступление в Тринити надо было получать особое разрешение Церкви.
— Какой Церкви? — уточнила я.
— А вы, блин, как думаете какой? Католической церкви. Архиепископ Дублина должен был благословить каждого католика, который хотел там учиться.
— Так, значит, сам колледж не препятствовал
